Когда он подъезжает к её дому – первым делом натыкается на бабушку. Сморщенное лицо, серый тулуп, мягкие толстые тапки на искусственном дешевом блестящим стеклом коричневом меху. Пока девчушка легко спрыгивает с багажника он слышит недовольное ворчание:
– Парни с нашей улицы нужны. К чему нам чужие? Ты это, у себя на улице давай ищи, кого провожать.
Негромкое такое ворчание, не ждущее ответа, но определённое и неотменимое, как дневной свет. Действительно, чего же это он забыл здесь, на этой маленькой улочке?
– Ну, я пошёл? – тихо спрашивает он.
Девчушка смущённо и робко улыбается, шепчет в ответ:
– Завтра увидимся.
Но она ещё медлит перед дверями подъезда, и из отрытого окна высовывается голова женщины в густых тяжёлых кудрях.
– Почему так поздно? – сердито спрашивает она, а сама неодобрительно и мрачно смотрит на мальчика, как будто уже обвиняя его в позднем возвращении дочери.
–Сейчас, мам, сейчас – быстро отвечает растерявшая вдруг всю говорливость девчушка и тихо, немного растерянно шепчет ему ещё раз:
– До завтра.
Как будто это может хоть что-нибудь изменить.
Но семнадцать лет – это лишь семнадцать; они не позволяют ещё предугадывать события, потому полны радости и силы юности. Поэтому по дороге домой зимнее хмурое небо весело и несколько недоумённо улыбается в ответ невесть от чего счастливому мальчишке.
– Сейчас тебе надо думать об учёбе. В первую очередь об учёбе. У тебя последний, выпускной, ответственный год в школе. На носу экзамены – ты хоть понимаешь, что они определят всю твою дальнейшую жизнь? Результаты их уже не изменишь, а только эти оценки дадут тебе поступить в приличный вуз!
При этом губы в яркой помаде презрительно кривятся – оставляя невысказанными все проклятия неприличным, не попавшим в ранжир, в категорию лучших и отличных.
– Ты – единственный продолжатель рода! На тебя смотрят все племянники и кузены. Ты хоть понимаешь, что ты должен перед лицом и честью семьи?
Ну и много ещё чего говорится припозднившемуся мальчишке этим вечером дома. Как будто может быть ещё какая-то ценность помимо этих тёплых, маленьких, почти детских рук, этого смеющегося, не смолкающего ни на минуту голоска.
Отец молчит, но взгляд его холоден и жесток. Уходя, он кладет руку на затылок – вроде для утешения, но тяжесть ощущается как подзатыльник, и напряжение в ней как для удара.
– У тебя будут ещё девчонки. Подумаешь, диво. Вот поступишь в университет – там такие классные девицы! Времени будет свободного много: экзамены-то уже позади! Сможешь гулять с кем захочешь. Если поступишь в отличный вуз, я разрешу. А если в самый лучший, так ещё даже денег подкину, и сам на машине вас буду возить.
В голосе улыбка, но глаза не улыбаются. На дне их холодный лёд. «Только попробуй ослушайся, и я тебя в порошок сотру, – говорят они, – ты тогда пожалеешь о дне, когда родился на свет».
Но разве можно остановить рвущийся из груди ветер? Только вот её родители не в восторге. Мама просит учительницу посодействовать, рассадить, проследить. Отец воспитывает своими способами. После них не всегда удобно ходить, особенно сидеть. А всего-то и было, что прогулка под дождём в осеннем парке, да пару провожаний домой. Только идиоты гуляют под дождём. Одежда потом к утру точно не высохнет. К чему тебе такой идиот? Бесконечная подготовка к тестам наваливается холодной необходимостью.
Внутри пустота.
В шесть-сорок он уже в школе. Форма неудобная, вечно елозит по телу, не лежит нормально – то тянет, то складки. Холодно; влажный, будто вспотевший пол вечно в чьих-то длинных чёрных волосах. Что если бы он вдруг увидел среди них золотистые? Или у белых волосы не выпадают?
А потом она вдруг падает. На физкультуре он всегда выискивал её голос в нестройном гуле. Разноголосая какофония вопит на пределе человеческих возможностей: «Раз два, раз» – и вдруг так ясно, так отчетливо слышится её тоненький голосок, смешной, похожий на воробьиное чириканье. Он не стал подходить; она сама быстро встала, но как-то неловко опиралась на ногу. И сходство с маленькой птичкой, подраненным воробушком, стало ещё сильней.
После уроков он задержался непонятно почему, и когда подходил к стоянке велосипедов, -во всём дворе почти уже никого не было. Только она стояла, неловко держа ключ в поцарапанной руке, тихо плача на ветру. Большие капли медленно текли по шершавым от холода щекам. Расковав свой велосипед, он молча подвигает его к ней, багажником, и она тихо взлетает туда, неловко держа исцарапанную руку.