В кулуарах говорили много и о хроногиперболизированном квантоотражаемом ускорителе, сотворяемом американцами в Аризоне, упоминались даже такие слова, как «звездолет» и «Юпитер», но как-то неуверенно.
— Это ведь и ежику понятно, — уцепился за пуговицу Игоря Петровича Гляделкина Ефим Яковлевич Чигиринский, без участия которого такой форум, конечно же, не мог обойтись. — Я тут один честный и независимый служитель научной мысли, да и то раввин.
Гляделкин и Чигиринский были знакомы еще по Москве, посещали один и тот же ресторан «38 попугаев» на Цветном бульваре. Впрочем, это уже давно стало общим моментом. Все более или менее значимые люди Москвы в той или иной степени были знакомы с вездесущим равви.
— Фима, оставь мою пуговицу в покое! — возмутился Игорь Петрович. — Ты меня на Берлинской конференции этой своей привычкой идиотом выставил. Иду к трибуне, а у меня пиджак на животе как у придурка расходится из-за того, что ты пуговицу оторвал. Скажи лучше, что грядет?
— Американцы, Огин, полетят вместе с русскими к Юпитеру. — По лицу Чигиринского как бы пробежали мгновенные всполохи сине-желтых огоньков. — Но не это должно нас тревожить, Огин, а то, что пришли «лунные бабочки», и возможно, пришли с решением изъять с Земли и душеносителей качественно-околохорузлитного человечества, и статик-рабов поверхности.
Ефим Яковлевич Чигиринский, Свити, был дзотом предварительного испытания, а Игорь Петрович Гляделкин, впрочем, как и несколько других светил науки на форуме, был агентом влияния в поверхностной науке и принадлежал к айрини, великому племени околохорузлитного государства агрессивных мистиков. То есть Огин как был десятисантиметровым айрини в глубине земли, так в глубине и остался, наполняя оттуда жизнь статик-раба Гляделкина Игоря Петровича умом, талантом и дерзновенной мыслью. Чигиринский, с тайным именем Свити, благодаря полномочиям дзога мог общаться через Гляделкина и с айрини Огином, и с самим Игорем Петровичем, абсолютно не ведавшим о своей двойной сути.
Глава одиннадцатая
Легкость и звон, напоминающие пробуждение после кошмарного сна. Лазурный лама Рими пробликовал по изгибу эластичного времени и легкой контурной тенью втянулся в хорузлитно-лунитную оболочку.
— Рими, — легло в него пониманием внутреннее и облаченное время хорузлита, — ты весь запыленный. — В хорузлите Время исполняло контролирующие функции, с ним можно было общаться, оно было сотворено из той же космической субстанции, что и элохимы. — Войди в аидный нейтрализатор, Рими, отряхни с себя пыль поверхностной жизни статик-раба, пообщайся с демиургами. Сейчас в Аду и у нас моменты концентрированного осмысления. Опять пришли «лунные бабочки».
Рими был раньше Леней Светлогоровым, а до Лени — главным специалистом по иудаизму в ООН Адином Штейном, а до Адина Штейна — архитектором Гусаком Вайсом в Праге, а до Гусака Вайса — осведомителем гестапо Арнольдиной Шмерлин в варшавском гетто. До Арнольдины Шмерлин он пребывал в созвездии Агност, проходил через очистительное безумие Серой звезды, параболический вакуум которой заглатывает «черные дыры» и мини-секундных белых карликов Вселенной, до очищения в Агносте был римским императором, а еще раньше — богом Шивой, то есть человеком доэлохимно-демиургового периода. Теперь же Рими — лазурный лама, вернувшийся из информационного поля статик-рабов на поверхности земли, временно вошедший для прохождения карантина в аидный изолятор и сразу же увидевший за его прозрачно-прохладной оболочкой пламенно-плазменный мир бледных демиургов…
— А, Рими, — вырвался из вязко-густой крови огненной плазмы причудливо-лицеобразный овал лемурианца Василиска. — Ты умер, потому что опять пришли те, кого мы не можем объяснить?
Действительно, лазурные и демиурги не могли понять природу «лунных бабочек», как не могли понять природу самой Луны, которая была инородной в плывуще-схемной конструкции Солнечной системы. Земля тоже когда-то была инородной, но ее адаптировали, благо в то время энергия клио-вселенных была в пределах досягаемости, и даже планетарное межгалактическое облако Рааай было на расстоянии мыслетворения. Тогда Рими был Шивой, плоть от плоти настоящим землянином.
— Я всегда удивляюсь, когда вижу задающего вопросы лемурианца. — Рими увидел вдали полыхающе кольцеобразные контуры самого мудрого демиурга Велиала. — И не беспокоюсь при мысли о «лунных бабочках».
— Мы тоже, — уплыл в воющее плотное пламя Василиск, и за ним долго уплывала его шестиметровая усмешка.
Рими, в отрезке Шивы, был преобразован демиургами в неодемиурга и вовлечен в сотворение хорузлита-лунита, а затем погружен в информационный свет элохимов. Он, Шива, и другие перволюди, возникшие одновременно с Землей, — Кецалькаатль, Сатана, Кришна, Вишну, холодный Арктик, расплывчатый и грозный Стрибог, скальный Один, обволакивающий Агар, Ахей, Куикуилько и другие, — все прошли через ритмично-временную неодемиургность и все рожали нити хорузлитно-лунитной планеты внутри земной плоти. Если бы не они, то хорузлит не смог бы вживиться в чрево земли, произошло бы отторжение. Любопытным было то, что перволюди багрового периода очень комфортно чувствовали себя в алогичной действительности и легко, пройдя через провалы умирания, вливались в элохимство.
Рими чувствовал, как аидный нейтрализатор вытягивает из него вирусы последнего воплощения по имени Леня Светлогоров. Из спрессованного до монолитной непроницаемости огня выдавился глаз Сатаны, первоземлянина-неодемиурга, зрачок которого напоминал взрыв ядерной бомбы.
— Шива, — прошел через лазурного Рими на диапазоне параллельности зов, — а ведь эти беспороды, статик-рабы, слишком заразились от промежуточных людей дерзостью мысли, и опять, уже во второй раз, явились «лунные бабочки».
Рими откликнулся на зов одного из своих многочисленных братьев безучастной отстраненностью, и глаз Сатаны задернулся пламенем.
Ясность и чистота созвучия с элохимным миром постепенно заполняли Рими, лазурного ламу седьмой агностической степени спирального знания. Сатана вновь выдавился губами из пламени:
— Шива, а ведь статики не такие уж и рабы. Вот ты, например, должен был воплотиться в статика, чтобы понять причину высшей деградационности. К тому же у меня есть уверенность, что они собираются к Юпитеру, да, Шива?
— Уйди, Сатана, — свирельно прозвучал Рими. — Я хочу отсутствовать, мне неинтересно говорить об этом.
И Сатана вновь, на этот раз окончательно, запахнулся пламенем, из которого еще несколько раз выдавливались оттеночные образы демиургового мира неформности, духи-гении двадцати четырех состояний существования, но видя, что лазурный сосредоточен на возникающем решении, они оставили его в покое.