А Петрова до того обнаглела, что пожелала, чтоб я присутствовал у нее на свадьбе. И не просто так, а свидетелем, как самый близкий друг. В свадебных обычаях Петрова разбиралась - у них вся родня по нескольку раз замуж выходила.
Сначала я, само собой, намеревался гордо отказаться, но потом передумал. Ну ладно, я тебе покажу свадьбу! Я тебе покажу свидетеля! Я тебе покажу "близкого друга"! Теперь я с утра до вечера придумывал слова презрения, которые брошу ей в лицо в самый торжественный момент. И все мне казались чересчур мягкими.
Ведь эти слова войдут в историю!
И вот наступил день свадьбы. С утра под окнами трубили фанфары, курили фимиам, пеклись для всех Дураков пироги с настоящим мясом и рыбой - по случаю большого праздника. Развешивали портреты Раскрасавицы-царицы, толстопузого Федота и... Петровой. Петрова на портрете выглядела настоящей Дурочкой. Впрочем, скоро она такой и станет. Официально объявили, что невеста согласилась признать все дурацкие принципы.
Меня доставили на Виловодную площадь, где я уже был однажды с Сердитым. Здесь перед свадьбой должна была состояться торжественная церемония посвящения Петровой в Дурочки. А сама свадьба планировалась во дворце.
Площадь была забита битком. Бессейн со статуей Раскрасавицы-царицы оцепили стражники, образовывая довольно большое пространство для особо важных гостей. Я тоже считался "особо важным", хотя к ноге моей и была прикована пудовая гиря.
Одна за другой прибывали кареты. Глашатай выкрикивал:
- Его Очковтирательство министр Благосостояния!
- Его Умопомрачительство Министр Просвещения!
- Его Зубодробительство Министр Здравоохранения!
- Его Сногсшибательство Министр Порядка!
- Министр Заграничных Дел, госпожа Война Холодная!
- Приветик!..
Я обернулся и увидел...Безубежденцева. Его трудно было узнать - эдакий солидный важный господин с брюшком и двумя подбородками.
- Ишь, Петрова-то ваша отмочила!..
- Да, - говорю, - отмочила.
- Небось, - говорит, - загордится теперь, про старых знакомых забудет. Ты б за меня ей замолвил словечко!
- Значит, ты и здесь служишь?
- Министром хочу стать, нерыбонемясной промышленности. Есть вакантное местечко.
- Министром? Так ты ж танцор!
- Какой танцор, - зашептал он, озираясь, - В этом дурацком царстве дважды два - пять, поэтому приходилось все время танцевать не в такт и... В общем, разучился я. Совсем разучился. К тому же, сам понимаешь, пироги с утра до вечера, растолстел, форму потерял. Лишний раз повернуться трудно. Ты уж замолви за меня Петровой...
- Ладно, - сказал я, только чтоб отвязаться.
- Эх, Олег! - Безубежденцев вдруг уткнулся мне в плечо и зарыдал, Потерял я свой талант, Олег, начисто потерял! А какой был талантище! Помнишь? Лучший танцор Безубежденцев! Кому служк - тому пляшу...У-уу!..
Но тут подкатила карета Федота, и Безубежденцев исчез в толпе. Как я ни ненавидел Петрову, но мне ее стало даже жалко, такой Федот был толстопузый и противный. Он, как всегда, тащил за собой на веревочке пузатую бутылку, а в другой руке на поводке вел нашего Волка, Который Всегда Смотрит в Лес. Волк тоже растолстел - видно, мясом во дворце кормили вдоволь.
Но зато вид у Волка был еще печальнее прежнего. Он то и дело вздыхал, глядя в даль, будто хотел сказать:
- Что ваше дурацкое мясо по сравнению с заветной свободой!
Вслед за Федотом из кареты вышла Петрова. Она была вся в черном, как на похоронах. Да, конечно, ведь черное - это белое! Петрова подошла ко мне. Она была очень бледная, черный цвет ей совсем не шел, губы дрожали, но она улыбалась. Петрова протянула мне руку.
- Спасибо, что пришел.
- Я хотел ей сказать, что я ей теперь вовсе не друг, что она для меня теперь на "вы" с самой маленькой буквы, ноль без палочки и все такое, но почему-то не мог произнести ни слова.
Но руки Петровой я не подал. Я даже спрятал руку за спину.
Петрова поняла, медленно опустила свою. Но не смутилась, не покраснела, не заплакала - ничего такого. Только продолжала как-то странно смотреть на меня. Будто это не она выходит замуж за царского сынка, а я. Будто не она предательница, а я. Потом сказала:
- Эх ты...
И пошла себе. Будто это я "эх ты...", а не она. Пока я собирался ей что-нибудь крикнуть вдогонку, затрубили трубы и Глашатай провозгласил:
- Ее Сверхсовершенство Раскрасавица-царица!
Толпа расступилась, приветствуя царицу, которая тоже была вся в черном, но выглядела куда лучше Петровой. Золотые локоны, румяные щеки, огромные, как у куклы, голубые глаза... Теперь понятно, почему она предпочитает черный цвет...
Еще я подумал, как это у такой красавицы получился такой уродливый сын? Федот стоял ко мне боком. Я видел его похожий на десятикилограммовый арбуз живот, длинный острый нос, нависший, как сосулька, над вечно мокрыми плаксивыми губами. А рядом - маленькая бледная Петрова из 65-й квартиры, которая приходила ко мне играть, и от которой я прятался под кровать. Которой я таскал до дому портфель, и которая отобрала у меня билет на Олега Попова. Которая звала меня, как мама, Аликом, и с которой мы прошли все Кулички. Почти всю сказочную жизнь.
И тут я понял, что сделаю - я убью Федота. Правда, у меня нет никакого оружия, а на ноге пудовая гиря, но я его ударю так, что он больше не встанет. То есть встанет Федотом, Убитым Олегом Качалкиным, а такой вряд ли годится в женихи. Надо только всю силу вложить в один удар - второй раз мне уже ударить не дадут. Накопить силы для этого сокрушительного удара и выбрать момент. Единственный шанс.
Я даже дышать перестал - копил силы. А царица говорила речь. Она сказала, что рада породниться с девочкой из мира Людей, которая восхищена замечательными демократическими принципами царства Непроходимой Глупости, и согласна стать Круглой Дурочкой.
Сейчас я им покажу! Как только дуреха Петрова раскроет рот, я вам покажу "демократические принципы"! Я придвинулся ближе, волоча за собой гирю. Я копил силы, и это были силы всей моей предыдущей жизни. Берегись, Федот!
- И признать, что наша царица - раскрасавица, - донеслось до меня, будто сквозь толщу воды, - Подойди ближе, дитя мое...
Петрова пошла. Мне казалось, что мое сердце стучит на всю площадь. Я сделал еще шаг.