— Угу, — отозвалась она, не отрываясь от монитора. — До свиданья. Дверью как следует хлопните.
Глеб добрел до двери. Постоял, разглядывая ее гладкую металлическую поверхность и представляя, что за ней ожидает. Ночь. Пустота. Сегодня утром он уже все для себя решил, но теперь утро казалось далеким-далеким, а впереди лежала жизнь, с которой Глеб не знал, что и делать.
Глеб опустился на диванчик, стоявший в коридоре, вытянул ноги и уставился в потолок.
…Она наткнулась на него через час, когда брела на кухню за допингом трудоголиков и студентов во время сессии — за кофе. Парень спал на кушетке, свернувшись, словно бродячая собака на холоде. Мила постояла над ним, задумчиво вытянув губы; решила не будить-не трогать. Лишь выключила свет и пледом укрыла.
Он не проснулся и когда началась гроза — Мила специально выглянула в коридор. Хотя она и сама прозевала начало: очнулась, лишь когда дом затрясся от особенно раскатистого близкого грома. Распахнув балконную дверь, полюбовалась ревущей ночью — брызги летели на лицо и открытую шею, словно дождь лил не только сверху, а еще и поперек. Потом вспомнила про своего нечаянного ночного постояльца: не сидит ли тот, обалдевший, в темноте, не понимая, что происходит и где он вообще находится?
Несостоявшийся самоубийца спал сном праведника — или младенца — она не знала, который крепче, ибо не была ни тем, ни другим. Все-таки в грозе есть что-то жутко-мистическое, потому что Милиному богатому воображению при вспышке молний чудилось то страшное, вытянутое, оскаленное лицо из фильмов ужасов, сменявшееся лицом мирно спящего молодого человека, то жуткая лапа с длинными когтями, превращавшаяся в расслабленно свесившуюся руку. А шевелящаяся черная шкура оказывалась сбившимся на пол пледом…
В нос лез раздражающий запах сигаретного дыма. Душил. Глеб сел, перхая, как старик. Огляделся, приучая себя к реальности — то есть к пробуждению в чужой квартире.
— С добрым утром! — донеслось из кухни.
Когда Глеб добрел до кухни, хозяйка полуобернулась от раскрытого окна.
— Кофе на плите. Мясо, сыр, хлеб — вон нарезаны. Ешьте.
— Спасибо…
Он снова закашлялся — не нарочно, но женщина с иронией подняла брови.
— Мы не курим?
— Как можно дышать этой… гадостью! Вы же врач! Хоть и бывший.
Она пожала плечами.
— Ну, у каждого свой способ самоубийства… — все же затушила сигарету.
Села напротив, без стеснения разглядывая его в упор. Подвела итог:
— Сегодня выглядите лучше!
Про нее Глеб так бы не сказал. Вчера она показалась ему моложе: утренний свет подчеркнул морщинки на бледной коже и мешки под глазами, свободными от косметики. Женщина безошибочно истолковала его взгляд. Пожаловалась:
— Я обычно к полудню только просыпаюсь, встала исключительно из-за вас!
— Извините, — буркнул Глеб в чашку с кофе. — Уснул как-то. Не заметил.
Хорошо, что она не спросила, почему он не ушел домой. Глеб не смог бы объяснить. Маленький мальчик в здоровом двадцатишестилетнем парне очень боится темноты… прежде всего в самом себе.
Женщина, позевывая, лениво намазывала хлеб маслом, резала на маленькие кубики и кидала в рот.
— А вы кем теперь работаете, раз из медицины ушли? — спросил он, когда молчание сгустилось над столом, точно хмурое сонное облако.
— Не работаю я, — сообщила хозяйка. — Книжки пишу. Кто же это за работу считает?
— А, — сказал он вежливо. — Любовные романы?
— Угу, порнуху. Как звездолет трахается со сверхновой.
— Фантастику, что ли? А как ваша фамилия?
— Эл Тимошина. Читали что-нибудь?
— Вроде нет, — неуверенно сказал Глеб. Книжек он давно в руки не брал. — А Эл — это?..
— Людмила. Мила. Люся, — отчеканила хозяйка. — Кто уж как извратится.
— А я Глеб. А про… магов вы тоже пишете?
— Производственные романы, что ли? Где же ты тут фантастику видишь? Не-а. Неинтересно. А ты имеешь что рассказать?
Рассказать? Как он обратился за помощью к волшебникам, и те радостно и жадно вцепились в занятную новую игрушку, магический феномен, с какого-то перепугу свалившийся прямо к ним в руки? Помнится, он тогда еще собирался жениться на Кристине. А ведь жена — не то что девушка, с которой встречаешься, — ее не устроит ежемесячное недельное отсутствие благоверного под семейной кровлей без каких-либо веских оснований. В принципе, он мог бы ей врать, и достаточно убедительно (напрактиковался за половину жизни) — но долго продержался бы?
А ведь если подумать, ему в ИМФ ничего не обещали. Обследуем. Сумеем понять — конечно, поможем! Ты не против, если к тебе будут применять умеренные меры воздействия? И сами же наворотили таких дел (наверное, меры воздействия кому-то из подопытных показались не слишком умеренными), что он сумел выбраться из запертой лаборатории и потом…