Ах, эта проказница — судьба! Никогда-то мы не знаем, где нас подкараулит счастье. Первым делом Андрей Сергеевич направил свои благословенные стопы в замшевых ботинках в младшие классы. Обратил внимание на Раушан Байсеитову — миниатюрную девочку с пухлыми губами и с довольно характерной внешностью. Раушан — племянница знаменитой казахской певицы, Куляш Байсеитовой. По лбу Изи Ольшанецкого сползла усердная капля пота: „Мы ее пригласим на „Мосфильм““. Посмотрели заодно и мальчиков. Уехали. Как и полагается в романтических историях, забыли записать имя отобранной девочки.
Спустя несколько дней в интернат позвонили с „Мосфильма“: „У вас есть девочка из казахской группы — худенькая, симпатичная?“. Сие скромное описание не слишком облегчало поиск утерянной претендентки, в балете все худенькие, а симпатичность понятие весьма расплывчатое. Воспитательница озадаченно: „Это, наверно, Наташа Аринбасарова?“. „Да, да!“ — воскликнули на другом конце провода. На удивление быстро в интернат приехал большой, дребезжащий автобус. Воспитательницы вытолкнули ничего не понимавшую Наталью: „Езжай, тебя приглашают на „Мосфильм“!“.
Конечно, знакомство с Андреем Сергеевичем было запоминающимся. Да разве могло быть по-другому! На девочке было огромное драповое пальто на вырост, цвета бордо или возможно близкого к этому изысканному колеру, невероятным украшением верхнего убранства служил цигейковый воротник, шапка-ушанка и большие суконные ботинки на крючках — „прощай молодость“ являлись гармоничным завершением внешнего облика молоденькой прелестницы.
Когда Наташа, похожая на ночного сторожа, ввалилась в рабочий кабинет режиссера, от удивления глаза Андрея Сергеевича полезли из глазниц: „Не та, да к тому же не девочка, а чучело гороховое“. Наташа, как бабочка, избавилась от своего громоздкого кокона, заметив, что ее цигейковый воротник не был оценен по достоинству. Теперь посреди серой комнаты стояло нечто очень хорошенькое. Наталья была одета в зеленое немецкое платьице, добытое Симой Владимировной на базе, глаза Андрея Сергеевича вернулись на положенное место. Режиссер широко разулыбался. Девушку поразила широта его улыбки, казалось, что видны все тридцать два зуба.
Кончаловский, пытливо глядя на девушку сквозь очки, беспрерывно задавал вопросы: „Откуда ты? Сколько тебе лет? Любишь ли ты стихи?“. Спрашивал про учебу, друзей. Особенный режиссерский талант сразу же устанавливать доверительные отношения, Наталья, будучи очень застенчивой, зажатой, чувствовала себя с ним легко, непринужденно. В конце беседы Андрей Сергеевич осторожно спросил:
— „А у вас есть еще девочки из Казахстана?“.
— „Да, нас пять девочек-казашек. Приезжайте к нам в интернат, я вас со всеми познакомлю!“. Наташина балетная голова не догадалась, что такая откровенность ей совсем невыгодна — ведь это возможные конкурентки.
Она ушла, оставив в заложники Ерема Аманкулова — красивого, высокого мальчика тоже из Казахстана. Его хотели попробовать на роль Дюйшена. По возвращении в интернат, Наташа пытала Ерема: „Что сказал Кончаловский обо мне?“. Ерем небрежно бросил: „Он сказал, что ты очень непосредственная“.
Андрей Сергеевич не преминул приехать в интернат. Наташа старательно собрала и привела всех девочек, Раушан Байсеитову тоже. Но, к счастью, Андрей Сергеевич решил остановиться на Аринбасаровой.
Наталье выдали сценарий. Она перечитывала его и с каждым прочтением проникалась все большей жалостью к Алтынай. Наталья чувствовала всем своим существом ее горести и переживания. В сценарии было много сцен, где нужно плакать крупным планом. Посреди ночи на подмостках собственной кровати Наташа проигрывала сцены из сценария. Заигравшись, она вскакивала на постель, представляя скорбные пасторали из жизни Алтынай. Слезы начинали брызжить из глаз, слышалось испуганное бормотание ее подруги Ван-Мэй. „Не мешай, я репетирую!“. „А-а-а…“ — по-китайски уважительно к профессии. И Наташа всю ночь напролет продолжала разыгрывать драматическое представление.
Одно только не укладывалось в ее голове, как же она сможет плакать, если перед носом будет торчать камера. Девочка ничего не понимала в кинотехнике, не знала, что есть объективы и что крупный план можно снимать с довольно отдаленного расстояния. И уже она не могла отличить слезы сострадания к Алтынай от рыданий из-за страха: „смогу ли я?“.
Наталья училась актерскому мастерству, но у балетных артистов все чувства выражаются в движениях, в жестах, в мимике, а в сценарии Наташина героиня разговаривала. Андрей Сергеевич посоветовал девушке учить стихи наизусть: „Будешь мне их читать с выражением и чувством!“. После чего добавил шепотом: „А самое главное, ты все время должна думать об Алтынай, об этой бедной девочке — сироте, живущей из милости у злой тетки“. И уже громче, ударяя на каждом слове: „Нищая, оборванная, вечно голодная, немытая, затравленная девочка!“. В Наташиной голове заклубились образы бедности. „И все это происходит в двадцать четвертом году!“ — на прощанье вскрикнул Андрей Сергеевич. Один из талантов режиссера — уметь зажигать людей своей работой, внушать, что происходящее с ними имеет огромное значение, Кончаловский обладал этим даром, от него исходила невероятная энергия, и Наташа со свойственным ей педантизмом принялась исполнять режиссерские предписания. Она нафантазировала жизнь Алтынай до мельчайших подробностей, Наталья знала, в какой позе ест Алтынай, в какой спит, в какие игры играет.
Несколько раз Наташа встречалась с Андреем Сергеевичем. В морозный, февральский день они шли по улице Горького, ныне Тверской, разговаривали о сценарии, о роли, вдруг Андрей Сергеевич предложил девушке: „Слушай, давай зайдем в кафе выпьем кофейку!“. В Наташиной голове тут же вспыхнули скрижали грозных наставлений Симы Владимировны. „Начинается!“ — подумала девочка, в ужасе отлетев от молодого режиссера на другую сторону тротуара. „Нет, нет, никаких кафе!“ — вскричала Наталья. „Ты что? Ты чего так испугалась?“ — удивился Андрей Сергеевич — „Ну, не хочешь, не пойдем. Просто я замерз“.
Прогулка была испорчена. Внутренне напружинившись, Наташа не знала, как поскорее избавиться от Андрея Сергеевича. В каждом его движении ей виделся подвох, провокация к разврату.
Прошло два-три дня, Кончаловский опять за свое.
— Наташа, у нас рабочий кабинет в гостинице „Украина“. Приходи туда, я тебя познакомлю с нашим директором!
— „Нет! В гостиницу я не пойду!“ — топнув ногой, ответила девушка.
— „Ну, хорошо, хорошо“, — сказал режиссер, опасливо косясь на юную дикарку — „Мы можем и к вам в интернат приехать!“.
Потом вдруг звонки и встречи прекратились. „Ну вот, правильно про киношников рассказывают! Уговаривают, уговаривают, наобещают с три короба и обманут!“. Юность ветрена и щедра, Наталья не слишком огорчилась: „Вдруг появились, вдруг и пропали! Ну и черт с ними!“ — заключила девушка и быстренько забыла о кино.
Продолжалась подготовка к выпускным экзаменам, репетировали дипломные номера. Последние месяцы в училище были очень тяжелые, выпускники работали в день по семь изнурительных часов,
Наталья страшно уставала, как всегда весной, начался авитаминоз.
Вдруг Ван-Мэй объявила, что несколько подруг и Любовь Степановна приглашены на обед в китайское посольство. Званый обед в китайском посольстве! Какой переполох! „Что одеть?! Что обуть?!“ — так и звенели вопросы. Анечка Стоун дала Наташе свою пышную, шерстяную, бежевую юбку и свитерочек. Наталья, чтобы казаться еще тоньше, надела под свитер резиновый пояс в двадцать сантиметров шириной. Для завершенности прекрасного образа шоколадная Дороти, дочь африканского посла, одолжила Наташе свои туфли на каучуковой подошве. Тогда каучук, как и нейлон, был новым материалом, вследствие чего пользовался огромной популярностью. Наталья себе очень нравилась в этом наряде, правда, было трудновато дышать, но это, как уже отмечалось выше, не являлось помехой для молоденькой барышни.
За приглашенными прислали машину — роскошный, черный лимузин, туда поместились пять тонюсеньких девочек вместе с Любовью Степановной. Девицы плюхнулись на кожаные кресла, которые довольно заскрипели под егозами.