Но сначала я опять увидел серое, как в прошлом году при первой встрече, озеро Виктория, потом опять вошел в самолет служитель аэропорта и опрыскал из брызгалки наши вещи и невольно нас самих… И еще раз я почувствовал зной Уганды — насыщенный влагой зной, — и полюбовался зелеными холмами и красными дорогами, и вновь я осторожно обходил шумные кучки монахинь в серо-голубых сутанах… Ей-богу, как повторение пройденного!
Но было и нечто новое: я уже не бежал к указателю расстояний (до Лондона 4036 миль, я списал раньше), мне ничего не стоило объяснить менее просвещенным спутникам, что аэропорт Энтеббе пропускает за год около ста тысяч пассажиров — не так уж мало, между прочим, — а главное, я вдруг совсем иначе увидел острова на озере Виктория: со светлыми стволами леса их показались мне похожими на Пенжинские рощи ивы чозении, сбрасывающей с себя лохмотья коры.
Короткий перелет до Найроби. Там небо затянуто облаками и совсем не жарко; правда, теплее, чем в прошлом году.
В аэропорту Эмбакаси мы провели на этот раз много времени. Сначала небо слегка прояснилось, потом облака сдвинулись потеснее, хлынул дождь, и аэродромное поле Эмбакаси стало таким же оловянным, как озеро Виктория… Дождь кончился и снова пошел. Мы бродили по холлу, в сотый раз осматривали одни и те же фотокартины… Чтобы уж совсем не заскучали мы, нас слегка подкормили и наконец выпустили в город.
На этот раз нам предстояло провести в Найроби одну ночь — группу нашу разместили в недавно открывшемся «Нью-Авеню-отеле» на центральной улице города. Конечно, в этом имелись свои преимущества, но, к великому удовольствию неофитов — кинорежиссера Юрия Сергеевича Победоносцева в первую очередь, — нас немедленно увезли в Национальный парк.
Кто-то сказал нам, что весна в Кении простояла сухой и солнечной, но теперь мы привезли с собою в Кению не солнце, а дождь, да, нудный моросящий дождь, который так и не оставлял нас в покое ни на минуту. На дорогах — лужи. В саванне — как сказать?! — тоже лужи. Из-под колес разлетаются красно-коричневые веера брызг. Трава в саванне светло-желтая, а кустарниковая акация едва начинает зеленеть, и деревца ее издали, потому что не развернулись еще листочки, похожи на невысокие лесотундровые лиственницы с черными круглыми шишками.
По парку ездили, не считая нашей, кажется, еще две машины — ничего похожего, то есть, на прошлый визит, и я не берусь объяснить, в чем тут дело. И совсем уж удивительно, что и зверья мы встретили в гораздо меньшем количестве. Попадались, как и прежде, антилопы Гранта, импала, газели, гну, зебры, бородавочники, бабуины, вдалеке от дороги важно прошествовал носорог, и наша гидесса, очаровательная итальянка, сказала, что нам очень повезло: носороги редко показываются посетителям Национального парка.
Мне почему-то стало немножко грустно — так грустно бывает, если разочаровываешься при долгожданной встрече с некогда дорогим человеком.
Но подозреваю, что все тут очень субъективно. Во всяком случае, Победоносцев, раскрасневшийся и возбужденный, метался с фотоаппаратом от одного окна к другому, весьма энергично тесня прочих участников поездки, и энергично выкрикивал названия антилоп.
— Как вы узнаете их? — спросил я. — Описания обычно так неопределенны…
— А я рисовал их, — ответил он, по ходу дела завладевая моим окошком. — Я еще в детстве перерисовывал их из Брема.
У неглубоких ямок-гнезд дежурили страусы. Вернее, они не дежурили, а терпеливо пережидали, когда их оставят в покое туристы. В ямках лежали крупные белые, с легким оттенком желтизны яйца, которым не следовало излишне остывать, и машины, насколько я заметил, старались не задерживаться у гнезд.
— Симба, — сказал шофер, — надо найти симбу.
Он развернул громоздкий автобус и погнал его по дорогам парка, и мы спросили нашу гидессу и его, шофера, о нашем прошлогоднем проводнике, о Вамбуа.
— Он получил землю и уволился?
— Он уволился и работает шофером в другом месте, но землю он не получил.
— Почему?
И гидесса, и шофер лишь пожали в ответ плечами.
— Он так мечтал о земле! — печально сказала Людмила Алексеевна, а я почему-то вспоминал колониста, встреченного нами в африканской тайге, — колониста с папиросной бумажкой в руке, удостоверяющей его право на владение землей…