Однажды я привез из Каира в Москву огромного, пойманного в Красном море краба красно-голубой расцветки. Я приобрел его на рыбном базаре, и, поскольку краб оказался весьма агрессивным, я бегом волок его в гостиницу, надеясь хоть там как-то утихомирить… Никогда в жизни я не пользовался таким успехом на публичном поприще, как в тот момент, когда вбежал с воинственным крабом в отель. Все без исключения служители оного в полном восторге от моей затеи прыгали вокруг и кричали: «О-го-го!» И еще что-то кричали, но я не запомнил.
Краба я завернул в уже ненужные мне рубашки, засунул в чемодан и пошел принимать душ.
Через сутки, уже в Москве, открыв чемодан, я увидел… наставленные на меня с весьма воинственными намерениями клешни красно-голубого краба…
По семейной традиции, уже довольно прочной, мы привозим после летнего отпуска в Москву не кошелки с фруктами, а волейбольные камеры, накаченные морской водой — почти всю зиму у нас с сыном обычно живут маленькие крабы, раки-отшельники и актинии.
Весь запас морской воды был тотчас перелит в таз, в котором воинственный краб и прожил довольно долгое время, всякий раз вскакивая на задние лапы, когда к нему приближались.
Я понимаю, что ассоциации мои несколько произвольны, но, выбравшись из самолета на аэродроме Чилека, я почувствовал себя не столько, правда, в жестких, сколько в горячих объятиях гигантского красно-голубого краба. Он лежал в огромной чаше, образованной матово-синими холмами плато Шире, и от туловища-здания его с блестящими глазами-окнами отходили, охватывая поле, красно-голубые газоны…
Прочерчивая по зеленому полю узкую черную полосу, к зданию аэропорта шествовали пассажиры, и мы пристроились в конце цепочки. Впрочем, очень скоро конец цепочки сгустился и потяжелел: к нам присоединились официальные представители министерства информации и туризма Малави и фотокорреспонденты.
Перегрузку, однако, испытывал в тот момент, пожалуй, только Владимир Павлович Панкратьев, руководитель нашей группы: он и деловые вопросы обсуждал, и интервью давал, и фотокорреспондентов увещевал не быть уж очень настойчивыми… Не знаю, можно ли привыкнуть к таким почти космическим перегрузкам; у меня не получается, и поэтому нет для меня ничего приятнее приглашения занять место в машине.
Прямо перед зданием аэропорта, но уже с другой его, внешней так сказать, части — цветущая лофира, встрече с которой я всегда радуюсь, и удивительно яркие пылающие акации — их еще называют фламбуаяны, что, собственно, и означает «пылающие» или «пламенеющие», — и голубые деревья — джакоранда.
И стоят маленькие такси — это для нас. Шоферы — в легких, светлых костюмах и фуражках с черным лакированным козырьком: полагается униформа.
Как обычно, в руках африканских шоферов машины срываются с места словно пришпоренные, и вот уже смешанная с кирпичным порошком сухая и изможденная земля сменила ухоженные цветники и газоны, и мелькают деревни с круглыми хижинами под коническими крышами и цилиндрическими, из циновок, светлыми зернохранилищами… Манго, небольшие, еще безлистные баобабы… И ярко одетые люди на дорогах… Как говорится, дай бог, чтобы у людей этих в зернохранилищах было побольше зерна: в Восточной Африке нынче засуха, неурожай; в самолете я долго смотрел на обложку иностранного журнала: сухая, без былинки, растрескавшаяся земля, еле держащаяся на неестественно растопыренных ногах корова и женщина с грудным ребенком, сидящая на земле у черной глубокой трещины…
Это про Кению. В Малавии сезон дождей еще грядет, и, может быть, он не обманет надежд земледельцев.
Во всяком случае, при ярком еще солнце (уже вечереет), глядя на красно-зеленые поля и долины, на дымчато-синие дальние возвышенности, — во всяком случае сейчас верится во все хорошее, и теперь радостно оттого, что вновь встретился с подлинно тропической Африкой, и вижу ее кирпичную землю и статных ее людей, и чувствую неповторимый африканский запах земли, деревень, очагов…
Как-то так все время считалось, что летим мы в Блантайр, крупнейший город Малави, но, когда, уже при сухопутном передвижении, на развилке шоссе обнаружились указатели (один — на Блантайр, другой — на Лимбе), — вот тогда мы свернули на Лимбе.
Никакого подвоха в этом, конечно, не было: лет за десять до нашего прилета в Малави два города-соседа Блантайр и Лимбе решили объединить в один город.
Решили — объединили. Теперь этот крупнейший торговый и промышленный центр страны называют то просто Блантайр, то именуют Блантайр-Лимбе… Поскольку города эти не слились еще в буквальном смысле слова — некая незаполненная зона между ними существует, — я лично предпочитаю двойное название, тем более что и шофер утверждал, что везет нас именно в Лимбе.