В комнате главного дома прежде всего бросались в глаза два велосипеда, приставленные к передней стенке. Посередине на полу — круглая, с цветными узорами циновка, служащая обеденным столом. У противоположной стены — хозяйственная утварь. В правой от входа части комнаты — спальня, отгороженная невысокой глиняной перегородкой с прямоугольной незакрывающейся дверью, а в спальне — полуторная кровать, прикрытая выцветшей мутно-красной материей.
Напротив входной двери светлела другая дверь, ведущая во двор. Двор огорожен забором, внутри — зернохранилища для маиса, но самая примечательная деталь двора — неугасимый очаг, в котором между тремя камнями звездообразно лежат три тлеющих полена, и возле — всякая посуда.
Нет спичек, и неугасимый очаг точно так же, как и дымящиеся палки в руках женщин, заменяет их.
Наверное, огонь нетрудно поддерживать в сухой сезон. Но в дождливый?!
Было в этой детали что-то очень древнее, исконно исходное, и потому, наверное, она особенно запомнилась.
К тому времени когда жены Салимо переоделись — а в какой части света дамы переодеваются быстро?! — вокруг главного дома собралась целая толпа маловозрастных яо, и Салимо пришлось расчищать для себя и своих нарядных, задрапированных в яркие ткани жен свободное место.
Явился даже местный франт в майке-безрукавке, в сдвинутой на лоб шляпе, с изломанной манерной походкой; франт держал в руке где-то пойманную рыбину, а маловозрастные яо, несколько отвлекшись от Салимо, откровенно потешались над его манерами, что, впрочем, не производило на франта никакого впечатления.
Уже когда мы уходили из деревни Капье-пьем, я вдруг обнаружил у главного дома удивительные туфли, подобные которым не встречал ни раньше, ни позднее. Это были остроконечные туфли с остроугольным задником, сплетенные из кожуры банановых стволов, но не как лапти — из тонкого лыка — а из цельных пластин. И все-таки вспомнились лапти, секрет изготовления которых, по-моему, почти забыт у нас.
Когда мы еще на пути в Палм-Бич спросили нашего шофера, как его зовут, он ответил:
— Элиас, — и смущенно добавил: — По-русски — Илюша.
Кто-то из наших успел, так сказать, его перекрестить, и Элиасу это понравилось. Потом мы так и звали его — Илюша.
Знаток Малави Липец спросил у Илюши, из какого он племени.
— Шона, — ответил Илюша.
— Как! — вскричал Липец. — Ведь шона живут в Южной Родезии!
— Я из Солсбери, — подтвердил Илюша.
Тут было отчего раскрыть глаза. Малави — страна слаборазвитой промышленности — до сих пор еще не может обеспечить работой все взрослое население, и за пределы Малави систематически уходили отходники. Даже в год нашего приезда на мелких промышленных предприятиях Малави было занято раз в десять меньше рабочих, чем работало малавийцев-отходников в Южной Родезии и в Южно-Африканской республике.
И вдруг — южнородезиец из племени шона ушел из своей страны в Малави и сел здесь за руль такси!
— Кто ваши родители? — спросил Липец.
— Отец работает клерком.
— А вы не смогли устроиться?
— О нет, я и там водил такси.
— Но вам не хватало на жизнь?
— Что вы, в Солсбери я зарабатывал гораздо больше, чем здесь, в Солсбери можно неплохо прожить.
— Я понимаю, — сказал Липец, — вас не устроил расистский режим!
— Я не занимаюсь политикой, — поспешно ответил Элиас-Илюша и стал сосредоточенно смотреть прямо перед собой.
— Но зачем же вы тогда приехали в Малави?!
— Меня послали учиться в Блантайр миссионеры-иезуиты…
— Но я знаю, что в Южной Родезии полно своих миссионерских школ! — не сдавался изумленный Липец.
— Да, их много, но все они переполнены. В Блан-тайре свободнее.
— Вам платят стипендию?
— Нет, но меня устроили водителем такси.
— А потом — потом вы опять вернетесь в Солсбери?
— Если я успешно окончу школу, меня пошлют учиться в богословскую академию во Францию. Мне уже обещано там место, и я учу французский язык.
Мы после столь неожиданного разговора долго молчали, обсуждали между собою услышанное, а потом не удержались и спросили Илюшу:
— Скажите, в Южной Родезии белый господин может сесть в такси с черным водителем?
— Да.
— А черный господин к белому водителю?
— Нет, это запрещено.
— А зарабатывали вы столько же, сколько белые таксисты?
— Нет, в три раза меньше.
— Почему?
Элиас, не отрывая левой руки от руля, указательным пальцем' правой показал на свою черную кожу.
Он все объяснил спокойно, без намека на возмущение. Очевидно, двадцатилетний Илюша совсем неплохо был обработан отцами-иезуитами.