Беседа наша состоялась в самом начале тоннелей (их диаметр тринадцать футов), которые здесь, из-за того что выветривание раздробило гнейсы, были взяты в металлическую оправу и дополнительно укреплены металлическими крестовинами. Ста футами дальше металлическая оправа сменилась бетонной (в этой части тоннель имел форму лошадиной подковы), а потом строители доверились прочности самих гнейсов.
Инженер посветил нам на гнейсы: они были серыми, с белыми прослоями.
По дну тоннеля, по узкоколейке, катила вагонетка с мотовозом. Пахло сырым цементом. По бортам тоннеля тянулись черные провода с редкими незащищенными лампочками.
Из тоннеля мы вышли в ночь, еще светлеющую на западе тепло-лиловым светом. Желтая лодочка месяца покачивалась над тускнеющим заревом, и сияла яркая звезда. Чернели холмы с черными силуэтами деревьев. Звенели цикады, и гудели моторы. Пылали трубки дневного света.
— Гнейсы из тоннеля идут на дробилку, а затем — в бетон, — сказал нам инженер.
— Когда вступит в строй первая очередь? — спросил Липец.
— По плану — в мае следующего года. К Блантай-ру уже протянута линия электропередач.
Инженер принес с собой какие-то проспекты, но в последний момент не решился подарить их нам, а мы постеснялись попросить их.
Мы попрощались с инженером, и машины наши, как сани под горку, нырнули в темноту.
Мы мчались теперь по черной дороге сквозь черную саванну.
Деревни здесь не жались к шоссе, и угадать их в темноте было почти невозможно. Их выдавал лишь редкий собачий лай и редкие огни очагов — затерянные во мраке, но уютные, добрые — и выдавал запах домашнего дыма.
Я сидел, высунувшись в открытое окно, смотрел на звездное небо и пытался найти Южный Крест. Мне опять не повезло: я так и не выделил его среди прочих созвездий южного полушария.
Мы проскочили ярко освещенный аэропорт Чилека, где завтра нам предстояло стартовать на Замбию, а потом дорогу нам осветили густо-желтые фонари Лимбе.
Утром мы прощались с мистером Смитом.
— Я никогда не сочувствовал коммунистам и никогда не встречался с ними раньше, — сказал он. — Я немножко удивлен, но еще больше рад, что вы— вот такие…
Миссис Энн всплакнула напоследок.
Машины, набирая скорость, везли нас к Чилеке, а я, глядя на знакомые уже пейзажи, думал, что основное цветовое ощущение, которое останется у меня от Малави, — это голубой цвет. В городах — это цветущая джакоранда. В саванне и горах — голубой воздух. Даже в самую ясную погоду — и утром, и днем, и вечером — воздух Малави насыщен зримыми голубыми фотонами, и голубая фотонная дымка смягчает резкие линии, скрывает лишние, дробящие общую картину подробности.
Пейзажи при этом кажутся нежнее, лиричнее, задумчивее, чем есть они на самом деле, но это прекрасно, и это незабываемо.
А как вписывается в голубой фон реальная жизнь страны — сказать об этом в немногих строчках я не способен.
Прощанье в аэропорту было еще более трогательным, и миссис Энн не отнимала платка от заплаканных глаз.
Когда мы сели в самолет, могучие клешни красно-голубого краба раскрылись, и мы поднялись в воздух.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Перелет Чилека — Лусака.
Ливингстон и снова Томсон.
Столица Замбии. Встреча с друзьями.
Замбези и водопад Виктория. Карибская ГЭС.
День на Карибском водохранилище.
«Медный пояс» и поездка в Китве.
Еще раз — Египет. Впереди Москва
Прямой путь от Блантайра до Лусаки лежит на запад— почти точно по компасу. Мы летели сложнее: сначала на север в сторону Форт-Джонстона, но там не приземлялись и сразу взяли курс на Лилонгве — будущую столицу Малави (теперь она уже столица).
Внизу — возделанная земля, ровные, по линейке проложенные дороги. Деревни сперва выглядели хаотично — небрежно разбросаны прямоугольные хижины, возле них — круглые, тоже поставленные как бог на душу положит… Но чем ближе мы подлетали к Лилонгве, тем организованнее выглядели деревни: вытянулись в строгие шеренги хижины, зазеленели густокронные, похожие на среднеазиатские карагачи деревья вдоль дорог…