И моряк — сейчас это невысокий, плотный, совершенно седой, с красно-кирпичным лицом человек — осел в Северной Родезии, в нынешней Замбии, и вырастил сад, не ботанический в точном смысле слова, конечно: просто красиво, с красивыми деревьями разбил парк с ручьями и прудами, с полянами и тенистыми уголками.
Тем моряк и живет. У него по-прежнему нет ни семьи, ни близких, и он с грустью говорил нам о своей тревоге: кто знает, что случится с его садом, когда и для него наступит неизбежный для всех конец…
Вечером мы сидели у пруда, замкнутого в каре жилых и служебных строений «Риджуэй-отеля». Легкие шелестящие фонтаны ниспадали в черный пруд, на поверхности которого чуть покачивались глянцевые листья кувшинок. Некие экзотические рыбки, выставляя из воды носы, звонко чмокали губами, словно посылая воздушный поцелуй, и снова исчезали в темной глубине.
Мы тянули холодное пиво, не спеша обсуждая предстоящий маршрут: самолетом до города Ливингстона, а там — река Замбези и там — величайший в Африке водопад Виктория…
Я уже признавался, что не люблю предвосхищать события и стараюсь не читать заранее книг о тех местах, куда еду. Но что водопад Виктория стал известен благодаря Ливингстону, я, конечно, знал и перед отъездом посмотрел, как он его описывает.
Прежде всего Ливингстон приводит его туземные названия. Древнее название, по свидетельству путешественника, звучит как Сеонго или Чонгуэ, что означает «Радуга» или «Место радуги». Но ко времени приезда на водопад Ливингстона за ним закрепилось название Моей оа Тунья, что переводится с языка племени накололо как «Гремящий дым» — образное название, не правда ли? Далее Ливингстон признается, что «пытаться описать его (водопад. — И. З.) словами — безнадежное занятие». И еще одно признание: «Моей оа Тунья так необыкновенен, что всегда должен казаться чудом».
Не уверен, что всех моих товарищей так уж волновала завтрашняя встреча с чудом, но разговор, повторяю, лениво кружил вокруг него, когда к столику нашему подошли два человека. Один — высокий блондин в шортах со сдвинутыми на лоб черными очками; другой — невысокий, сильно прихрамывающий мужчина с седым ежиком волос.
— Товарищи, мы вам не помешаем? — спросил высокий, с черными очками на лбу. — Разрешите представиться. Я — Гелий Шахов, корреспондент Всесоюзного радио по Восточной Африке. А это, — Гелий Шахов показал на своего спутника, — мой большой друг, глава венгерского торгпредства в Кении… Мартон Ваш, прошу любить и жаловать.
— Гелий… Но может быть, вы скажете отчество?
— Как ни странно, Алексеевич. Но лучше просто Гелий.
Через несколько минут мы выяснили, что Гелий Шахов — ближайший приятель Дунаева, с которым я так славно путешествовал по Кении и Уганде, и вообще, как это обычно бывает в среде пишущей братии, сразу же у всех нашлись общие знакомые.
— Что закажем? — деловито спросил Гелий Шахов.
— На ваш вкус…
Мартон Ваш свободно, хотя и с некоторым акцентом, говорил по-русски, и, пока официант выполнял заказ, Шахов тихо, почти на ухо, мне рассказал его историю.
Мартон Ваш — сын старого венгерского революционера, эмигрировавшего в Советский Союз.
В Советском Союзе он и вырос, а когда началась война — ушел на фронт. Он выполнял ответственнейшие задания советского командования, неоднократно был тяжело ранен и вообще чудом остался жив.
— Иногда по праздникам он надевает регалии, — уже совсем шепотом сказал Гелий Шахов. — Вы знаете, у него вся грудь в орденах.
После освобождения Венгрии Мартон Ваш вернулся на родину и теперь выполняет ее уже мирные поручения за рубежом.
Мартон Ваш — мы все почти моментально перешли на «ты» и стали называть его, как и Гелий, Мартик, — Мартик оказался человеком в высшей степени нетерпеливым. Темпы обслуживания посетителей бара, принятые в Замбии, его явно не устраивали: он тотчас убежал к стойке, потом прибежал обратно, потом привел официанта и что-то темпераментно сообщил ему…
Мы почувствовали себя несколько неловко, но Гелий Шахов, угадав наше настроение, спокойно сказал:
— Не обращайте внимания. Мартик в своей роли, его не переделаешь.
Разговор коснулся нашего завтрашнего перелета до города Ливингстона, и Гелий Шахов меланхолично заметил:
— А мы туда — машиной. Мартик договорился с чехословацким послом. Завтра в шесть утра тронемся.
Вот тут, как пишут в старинных романах, все внутри у меня «оборвалось». Пятьсот километров по земле или пятьсот километров по воздуху — разница для географа?!