— Не отставать! С тропы не сходить!
Вдоль тропы лес уже не такой густой, как был раньше, и я замечаю среди кустов бомы — засидки-шалаши из толстых колючих ветвей. Уж не водной ли из них мне придется провести ночь?
Лес впереди поредел еще сильнее, и в просвете обозначилось странное сооружение, воздвигнутое на деревьях и сваях и сделанное с хорошо продуманной небрежностью — бревна, сучья, содранная с других деревьев кора… И наблюдатель на плоской крыше.
Гигантский махан, короче говоря, — гигантское сооружение на деревьях, рассчитанное не на одного или двух охотников, а на сорок наблюдателей и обслуживающий их персонал… Но все-таки типичный махан, лишь несколько модернизированный, из книжек об охотничьих приключениях в Индии, в Восточной Африке.
Когда мы подходили к «Тритопсу», заботили меня исключительно профессиональные заботы: мне хотелось получше сфотографировать столь необычный отель, но плотная толпа туристов настолько мешала мне, что все мое внимание уходило на поиск сколько-нибудь не скажу приличного, но документального кадра.
Краем глаза я заметил, что вокруг махана бегают обезьяны, которых наш приход как будто бы обрадовал — они собирались небольшими группами и о чем-то энергично рассуждали, — и еще бегают кабанчики-бородавочники, которые к нашему появлению отнеслись отрицательно — предпочли переместиться поближе к лесу… Еще я успел заметить, что земля вокруг деревьев и свай, поддерживающих наш махан, густо замешена ногами каких-то многочисленных посетителей…
Потом нам всем предложили подняться по узкой, похожей на корабельный трап лестнице, и мы поднялись, а следом за нами перекрыли лестницу и заперли ведущую на нее дверь.
Итак, своеобразный плен. Плен на всю ночь, до утра, но золотой плен, сулящий неожиданные наблюдения и ощущения.
Мне никогда не приходилось проводить ночь на махане, но в засидках я высиживал по нескольку часов, и мой левый бок до сих пор — а прошло немало лет — хранит ощущение медленно остывающей при заходе солнца земли или, точнее, песка на берегу озера Иссык-Куль… Центральная Азия, а здесь Африка…
По своему обыкновению, я в последних рядах ждал, когда мне будет выделено хоть какое-нибудь — я совершенно не представлял себе какое — местечко в недрах махана, и осматривался — это тоже мое обыкновение.
Наружная кора, как бы маскирующая махан, влажна и черновата. Коровые пластины пригнаны друг к другу неплотно, и поверхность шероховата, и стены шелушатся. Ветви деревьев проходят сквозь стены, и в коридорах приходится беречься: невзначай можно стукнуться головой о неожиданную косую переборку или напороться на заглаженный, но все-таки торчащий из стены сучок: естественность и еще раз естественность, и, честно говоря, это здорово, ибо сделано все с хорошим вкусом.
По-моему, я обрел свое пристанище на махане самым последним, хотя в подобной ситуации совершенно не имеет значения, какое место вы занимаете в очереди — фортуна ко всем одинаково благосклонна и одинаково неблагосклонна, и тут все зависит от вкусов, — каждая пара прибывших на махан получает крохотный деревянный номерок — в нем едва можно разойтись — на двоих, с двумя койками, и на этом заботы о неофитах кончаются. Убедившись, что на моей узенькой койке в три слоя лежат шерстяные одеяла, я понял, что прежние мои волнения совершенно напрасны, что предстоящая ночь не сулит неиспытанных испытаний, и поспешил выбраться наружу, на верхнюю террасу.
Махан выходил фасадом на плоское, в измятых глинистых берегах озерко, похожее на большую, еще не просохшую после дождя лужу. Посреди лужи, несмотря на то что она выглядела недавней по происхождению, виднелся полузатопленный островок с высокими осоковыми кочками и белыми безголовыми изваяниями посреди них.
За озерком опять же виднелся истоптанный и помятый берег, и между лесом и берегом паслись некие существа, из которых я узнал только кабанов-бородавочников, а прочих определил как антилоп.
Белые изваяния при рассмотрении в бинокль оказались некрупными цаплями, спрятавшими головы под крылья и, стало быть, мирно почивавшими.