…Глубокая ночь. Я стою у прожектора и пишу при его свете. «Ки-ки-ки-уак-уак-ти-ти-че-че», — кричат, не смолкая, лягушки под аккомпанемент тоже несмолкающих цикад, но первые явно заглушают вторых.
Внизу, подо мной, бродит стадо буйволов — их штук двадцать пять — и три носорога.
Носороги сначала пришли парой — мама и сын, а потом уже появился отец, и мать забавно отгоняла его от малышки величиною с крупного буйвола.
Царит там, у озера, простейший закон сильного. Носороги, явившись на солончак, прогнали буйволов, которые перед этим разогнали антилоп, а заблудший, уже после ухода стада, слон отпугнул носорогов… Слон был грустный, наверное прогнанный своими собратьями, и сам он никого не гонял, но его все сторонились, и носороги, отходя, сердито фыркали.
Носятся летучие мыши.
Звезд почти не видно; темно, но, к счастью, не холодно, и в костюме вполне терпимо.
Вот она — черная африканская ночь на старый манер, но — что поделаешь? — при электрическом свете, заменяющем лунный… Чавканье глины. Всхрапы носорога — мама опять гонит папу, видимо, считая свидание оконченным. Носороги при свете прожекторов кажутся очень светлыми, с коричневым оттенком… Буйволы, отойдя в сторонку, купаются и гоняют заблудшего кабанчика… По черной воде ходит белая птица и что-то ищет. Плавают маленькие уточки, чернеющие на черном.
Сейчас я один на верхней террасе — даже неутомимые подростки ненадолго ушли вниз, — и оттого очень здорово и хорошо на душе. Месяц качается вверху золотой лодочкой и пытается соперничать с прожекторами. Прожектора ему, конечно, не пересилить, но вокруг себя он обрисовал на небе белые, чуть подсиненные полосы облаков…»
Герман Гирев разыскивает меня у прожектора.
— Все ждут тебя ужинать, — укоризненно говорит он.
Ужинают в отеле «Тритопс» поочередно. Стол хоть и длинный, но сорок человек за ним не умещаются. Посередине стола проложены тоненькие рельсы и официанты катают по ним подносы с яствами.
На внешних террасах отеля не разрешается громко разговаривать, а с наступлением темноты не разрешается курить. Поэтому, наверное, внутри все продымленно и стоит сплошной многоязычный гул.
Напротив меня сидит солидный и важный индус в синей чалме. У него сплошная густо-черная борода, сравнительно редкие усы и сросшиеся брови. На руках — перстни. Рядом с ним — миниатюрная молчаливая жена и тощая некрасивая дочь. Нос у жены проколот, и в ноздри вставлен бриллиант. На переносье — коричневое пятно. Когда поднос подкатывается по рельсам к индийской семье, ни мать, ни дочь не обращают на него никакого внимания. Глава семьи сам берет их тарелки и собственноручно кладет им то, что считает нужным положить, — никто из них не выказывает своих вкусов, никто не протестует.
Я заглатываю свой ужин, прохожу через дымно угарный бар и снова поднимаюсь на свой наблюдательный пункт.
Пришло новое стадо слонов. Как и носороги, они кажутся в электрическом свете почти белыми, с незначительной примесью кирпичной краски.
Буйволы ретировались, но пришли три новых носорога — крупные и, очевидно, достаточно свирепые. Во всяком случае, бело кирпичные слоны по дуге обходили коротконогого бело-розового гиганта, а когда дерзкие слонята пытались прогнать его, размахивая хоботами, матери энергично шлепали их. Носорог стоял упорно, долго, не двигаясь, опустив голову с огромными острыми рогами, и не спеша пережевывал жвачку.
Когда первые носороги появились на горизонте «тритопсян», восторженный шепот «райно», «райно» облетел весь отель и всех взбудоражил, как раньше шепот «элефант»… А сейчас перед отелем стоял наимогучнейший красавец, и никто уже не обращал на него внимания. Даже конопатые ребятишки перепившегося вместе с егерем папы.
Дружный коллектив нашей группы проводил время в веселых разговорах — я убедился в этом, заглянув на «сборный пункт», в комнату наших немногочисленных женщин.
Мне вновь захотелось остаться одному. Я ушел в свою деревянную клетушку, погасил свет и стал смотреть в окно.
Очень забавно было лежать на жесткой кровати и смотреть в черный прямоугольник окошка на белых слонов — стекло словно убирало посторонние краски, — на белых носорогов, на красную замешенную глину под их ногами и слушать неторопливое чавканье. Я знал, что это отлично запомнится — белые гиганты в черном прямоугольнике окна, красная глина, белокорые, с темно-зелеными кронами деревья за ними… И было жаль, что нет рядом самых родных людей — нет жены и особенно сына, конечно.