Оставшись с Дессой, Роуз пыталась ее успокоить:
– Это моя ошибка, дорогая. Только моя. Тебе и так досталось, а я еще принялась читать мораль. Так что ты уж не вини Бена.
Десса не смогла сдержать раздражения. Неужели им не надоело делать из лоботряса-переростка священную корову?!
– Вы все тут как-то странно к нему относитесь, Роуз. Как к старому псу, которого все жалеют, а потому гладят, кормят и ни за что не ругают, – срывающимся от слез и обиды голосом сказала она. – А когда он помахал хвостом у моих ног, я сразу оказалась виноватой, что не захотела погладить его.
Какое-то время Роуз напоминала выброшенную на берег рыбу: ее глаза округлились, рот беззвучно открывался и закрывался, а потом хозяйка салуна разразилась хохотом, да таким, какого Дессе давно уже не приходилось слышать. Она хваталась за живот, била себя по ляжкам, задыхаясь, кашляя и снова смеясь.
Десса вовсе не считала, что сказала что-то смешное, но веселье, как известно, заразительно. Слезы девушки высохли сами собой. Глядя на от души хохочущую Роуз, она сначала робко улыбнулась, затем прыснула в кулак, а потом ее звонкий заливистый смех присоединился к хрипловатому хохоту хозяйки дома.
Когда обе успокоились, Роуз крепко обняла Дессу и сказала:
– Живи здесь сколько хочешь и ни о чем не беспокойся. Ни Бен, ни кто другой тебя больше не потревожит. Когда поймешь, что тебе здесь нечего делать, тогда можешь идти на все четыре стороны, а до тех пор будь моей гостьей. Но дорогая, поверь мне, твое сравнение Бена со старым псом хм… не совсем удачно. Больше я тебе ничего не скажу. Пожив здесь какое-то время, ты вскоре во всем разберешься сама.
Десса промолчала, но про себя решила не сводить более близкого знакомства с Беном Пулом, сколько бы ни пришлось ей прожить в Виргиния-Сити. То, что она чувствовала в его присутствии, было чем-то странным, непривычным и пугало ее. Ей и раньше доводилось проводить время в мужском обществе, но никогда еще оно не вызывало в ней столько необузданных, бесконтрольных эмоций. Видимо, эти дикие, первобытные инстинкты и имела в виду мать, когда говорила, что у каждой женщины есть чувства, которые во что бы то ни стало надо прятать как можно глубже. Отец был человеком импульсивным и не всегда мог совладать с собой, но он был мужчиной…
Однажды Десса случайно подслушала разговор матери с ее лучшей подругой и так узнала семейную тайну: несдержанность отца не раз приводила к тому, что зовется супружеской неверностью. Греховность человека и окружающие его соблазны то и дело доводят до беды. Надо быть осторожнее.
С этой благочестивой мыслью Десса зарылась поглубже под одеяло и, уже засыпая, подумала, что утро вечера мудренее, а значит, надо просто дождаться следующего дня. Кто знает, а вдруг завтра все решится само собой?
Бен и Роуз удобно устроились за столиком, откуда хозяйка салуна наблюдала за танцующими парами, зорко следя за тем, чтобы никто из подвыпивших гостей не давал волю рукам.
– Как съездили сегодня? – спросила она, отхлебнув темного пива. – Обошлось без неприятностей?
Взгляд Бена рассеянно скользнул по галерее.
– Все было на редкость спокойно. После убийства дороги всегда какое-то время безопасны, негодяи боятся высовываться из своих нор. Кстати, Уолтер выяснил, чьих это рук дело?
– Не говорит. А сам ты что об этом думаешь?
– Люди Янка, кто же еще? – пожал плечами Бен и поставил свою полупустую кружку на стол. – Но, полагаю, не сам Янк. Что-то не могу представить себе героя войны, пусть даже и слегка свихнувшегося, волочащим Дессу в кусты. Это не в его стиле. Застрелить кого-либо в честном поединке – одно дело, а измываться над слабой девушкой – совсем другое. Знаешь, мне даже кажется, что он уже все узнал и разобрался с негодяями по-свойски. Не удивлюсь, если мы о них больше не услышим.
Роуз удивленно взглянула на него.
– Звучит так, словно ты одобряешь его поступки.
– Нет, не одобряю. Но я знаю, что война может сделать с человеком, вне зависимости от того, на чьей он был стороне.
– А ты сам? Что сделала война с тобой?
– Посмотри на меня и скажи сама, – улыбнулся Бен.
– Я скажу, что людям вроде Янка нет оправданий. Война не извиняет убийства, насилия и разбой. И тебе это известно лучше, чем кому бы то ни было.
Его голубые глаза затуманились печалью.
– Я и сам не ангел, ты же знаешь.
– В том, что случилось тогда, нет твоей вины. Когда ты наконец перестанешь изводить себя этим?
Бен допил свое пиво и встал.
– Давно уже перестал. Но забыть не могу. Ладно, Роуз, я, пожалуй, пойду. Завтра рано вставать.
Роуз вздохнула и тоже поднялась из-за стола.
– Знаешь, кто ты? Милый, добрый, упрямый мальчишка.
– А если я немедленно не отправлюсь спать, то стану еще и безработным.
Бен подошел к двери и уже нахлобучивал свою видавшую виды шляпу, когда прямо перед ним из темноты выплыло бледное женское лицо. От неожиданности он попятился, зацепился каблуком за плохо пригнанную доску крыльца и чуть не упал.
– Мисс Роуз у себя? – раздался дребезжащий голосок.
Бен ошарашенно кивнул. Он узнал ее, но никак не мог взять в толк, что жена преподобного Блейра делает в такой час не просто на улице, а у салуна «Золотое Солнце», да еще и спрашивает, у себя ли его владелица! Бен не был уверен, что поступает правильно, но все же решил задержаться. Его любопытство разыгралось не на шутку, и уйти сейчас было для него не проще, чем пробежаться голым по главной улице города в полдень.
– Пожалуйста, позовите ее сюда, – распорядилась Молли Блейр; теперь ее голос скрежетал, как лист ржавого железа.
– Конечно, мэм, – ответил Бен, сделал несколько шагов назад и налетел на стол. Подняв упавший стул, он огляделся в поисках Роуз.
Она сидела у стойки бара. Бен жестом привлек ее внимание и выразительно показал на дверь. Ответный вопросительный жест Роуз означал: «Это ко мне?» Словно опасаясь, что увидел привидение, Бен оглянулся, снова увидел маячащее в темноте бледное лунообразное лицо и лишь после этого утвердительно кивнул.
Роуз неохотно встала, всем своим видом демонстрируя, что если Бен оторвал ее от дела по какому-нибудь пустяку, то ему несдобровать, и подошла к нему.
– Там за дверью миссис Блейр. Хочет с тобой поговорить.
– Кто?!
– Миссис Блейр, жена преподобного Блейра, нашего священника. У тебя что-то с памятью, Роуз?
Роуз невольным жестом поправила прическу и одернула свое крикливо-яркое платье с более чем откровенным вырезом. – Как ты думаешь, что ей надо? – почти испуганно спросила она.
– Понятия не имею, но если ты не захочешь выйти к ней, я могу пойти и спросить. Но могу сказать тебе совершенно точно прямо сейчас: она пришла не танцевать.
Роуз усмехнулась и решительно направилась к двери; Бен поспешил следом, но все же упустил большую часть произнесенной скрипучей скороговоркой приветственной речи миссис Блейр:
– …сюда на минутку. Нам надо поговорить.
– Что ж, – ответила Роуз и распахнула перед ней одну из низких створок двери, – раз надо, значит, надо. Входите, буду рада угостить вас кружкой пива.
Бен покачал головой: Роуз не следовало этого говорить.
Молли Блейр надменно вздернула подбородок:
– Я бы сочла это оскорблением.
Она была именно такой, какой принято изображать жен провинциальных священников: песочные волосы, собранные в тугой пучок на макушке, маленькие бесцветные глазки, плотно сжатые тонкие губы с опущенными уголками, острый подбородок и тонкая, как у цыпленка, шея. В ее лице не было ничего примечательного, если не считать, конечно, длинного острого носа с неестественно большими ноздрями. Даже если бы ей и разрешили быть красивой, она бы не смогла.
– Но, миссис Блейр, – пожала плечами Роуз, – если вы считаете для себя оскорбительным переступить порог моего дома, то нам нечего больше сказать друг другу.