Всю ночь по станичным крышам журчала вода и из степи через правобережные бугры перекатывались в Дон потоки, а к утру вдруг все стихло. Разошлись тучи, и погода установилась такая, что к обеду уже можно было выезжать сеять. И теперь-то и нужно было привести в районе в движение все, чтобы осуществить задуманный план — отсеяться за три дня.
В эти три дня Еремин не дал сна и покоя ни себе, ни другим работникам райкома. В пустом здании райкома оставались только завучетом и уборщица тетя Глаша. Рокот моторов заполнял степь. Тракторы если и останавливались в борозде, то лишь для того, чтобы пополнить запас горючего и воды. До рассвета их фары раздвигали ночную мглу, заставляя ее расступаться и откатываться в лога и овраги.
Наутро четвертого дня, приехав в райком из Тереховской, где досевали последние гектары, и открывая дверь своего кабинета, Еремин услышал знакомый, нервный и продолжительный звонок телефона — междугородный. С легким сердцем он снял трубку.
— Завтра к двенадцати — на бюро обкома, — узнал он голос помощника Семенова.
— Зачем? — спросил Еремин.
— Конечно, не затем, чтобы поучиться вашему опыту сева.
— Закончили… — сказал Еремин.
— Что-о? — не поверил помощник.
— Закончили! — весело повторил Еремин. — Так и передайте товарищу Семенову.
— Когда? — с тупым недоумением переспросил помощник. И тут же уверенно добавил: — Нет, не может быть.
— Может быть, может быть, — засмеялся Еремин. — Так и передайте товарищу Семенову: закончили. Закончили…
Если бы кто-нибудь в эту минуту открыл дверь в кабинет секретаря райкома, он немало удивился бы тому, что Еремин стоит у телефона и, почти приплясывая, с наслаждением повторяет в трубку одно и то же слово:
— Закончили. И товарищу Семенову передайте — закончили…
Опять прошел обильный, на всю ночь, дождь, до утра журчало с крыш и низвергались с крутобережья степные потоки, и после этого надолго вернулась хорошая, теплая осень. Стояли, что называется, золотые дни, озимь так и полезла наружу. Теперь можно без остатка отдаться и другим неотложным делам — зима стояла у дверей. Но как-то к концу дня Еремин, вернувшись из поездки в Бирючинскую МТС, увидел у себя на столе тускло-желтый листок телеграфного бланка, и все его радостное, несколько даже поэтичное настроение, вызванное интересными встречами и разговорами с людьми и той особой красотой осенних полей с изумрудно-розовыми всходами озимых, с лесополосами, пылающими, будто забытые в степи трактористами большие костры, мгновенно развеялось и уступило место досаде. То был вызов на очередное совещание в область. За полтора месяца Еремин уже побывал на шести совещаниях, не считая двух заседаний бюро обкома, и провел в общей сложности вне района девятнадцать дней. Девятнадцать из сорока пяти. Это в напряженнейшее время, когда подводились итоги минувшего года и закладывались основы будущего. И главное, Еремин успел уже твердо убедиться, что после одного-двух полезных совещаний, на которых произошел обмен опытом и мнениями, как быстрее и лучше претворить в жизнь решения сентябрьского Пленума ЦК, все эти затянувшиеся речи и постановления по поводу постановлений не только излишни, а прямо вредны.
Опять все тот же, только несколько освеженный последними данными доклад, тот же анекдот и те же исполненные пафоса жесты и металлический тембр в голосе у докладчика в знакомых слушателям местах. Но, что больше всего изумляло Еремина, эти жесты и пафос были, судя по всему, неподдельными. Докладчик искренне волновался, возвышал голос и жестикулировал, в четвертый или в пятый раз, на тех же самых местах того же самого доклада.
Люди, которых оторвали от их районов, колхозов, должны долгими часами сидеть и слушать почти уже наизусть выученный ими доклад о том, что нужно сделать, в то время как это давно уже все поняли и пора было делать это там, в колхозах, районах, а не убивать здесь время.
Дослушав доклад до половины — до того самого места, где приводился анекдот о директоре МТС, — и с трудом дождавшись первого перерыва, Еремин тихонько ускользнул в гостиницу, сел в машину и поехал к себе в район. Всю дорогу он почему-то оглядывался, и у него было такое чувство, что за ним гонятся. Только проехав полпути до района, он вздохнул свободнее.
Он надеялся, что его бегство с совещания пройдет незамеченным, но, как потом выяснилось, он не был исключением. Семенов заканчивал свой доклад при полупустом зале. И на следующее утро его помощник позвонил по телефону Еремину: