— Конечно. — Он вроде бы заколебался, а затем рука его привычным движением скользнула к бедру. — Возьмешь эту штуку?
«Этой штукой» оказался нож, лежавший поперек его ладони. Я покачала головой:
— Держи его при себе. Если кому-то из нас он и может пригодиться, то скорей тебе. В любом случае мне его оставлять без толку — я и воспользоваться-то им не сумею. Да, вот еще что, Ламбис…
— Что?
— Сидя там, наверху, я все размышляла: разве не могло случиться, что Колину удалось сбежать от них? Или вдруг даже они сами его отпустили? Они ведь знают, что Марк куда-то скрылся и, возможно, жив. Должны же они понять, что накличут на себя лишние неприятности, если убьют Колина. То, первое убийство, наверное, результат каких-то местных разборок, и они рассчитывали спрятать концы в воду, но если сюда окажутся вовлечены двое британских подданных — это совсем другое дело.
— Я и сам об этом подумал.
— И если бы он, Колин то есть, вырвался от них, он прежде всего отправился бы искать труп Марка, а не найдя его, пошел бы прямиком к яхте, правда?
— И об этом я тоже думал. Я все еще надеюсь найти его там.
— Если только они не нашли уже яхту… — с сомнением проговорила я. — Ведь если нашли, они наверняка свяжут ее с Марком. Скажи, а тропинка, эта самая «древняя тропа», ведет прямо к старой гавани? Могут они предположить, что именно туда направлялись Марк с Колином? В таком случае будь уверен: они глаз с нее не спустят.
Он отрицательно покачал головой.
— Тропинка идет через холмы, мимо церкви, а потом разветвляется: одна дорожка ведет на север, где на возвышенности стоит деревня Аногия, куда ушел тот критянин, а вторая — в другую деревню, она расположена на побережье, дальше к востоку. Там еще проходит дорога на Фестос, где хранятся всякие древности и куда часто приезжают туристы. Убийцы наверняка подумают, что Марк пойдет туда. С чего бы им искать яхту? У Марка с Колином был рюкзак, вполне можно было подумать, что они просто гуляют, а спят под открытым небом, а ту ночь, видимо, собирались провести в старой церкви. Люди иногда совершают такие странные поступки, особенно англичане.
— Что ж, будем надеяться, ты прав. Будем надеяться, мысль о яхте им и в голову не придет. Скажи, ее очень легко заметить с берега?
— Нет, но я спрячу ее еще лучше. Там была пещера… не совсем пещера, а углубление между скалами, незаметное с берега. Я помещу яхту туда, там вполне безопасно. А ветра сегодня ночью не будет.
— Но если Колин вернется туда и не увидит ее на прежнем месте?..
— Все равно он ее отыщет. Если он туда придет, а ее не будет, ты же знаешь, что он сделает, — как и любой другой на его месте. Сначала он подумает, что перепутал место, и станет искать. Там мало скал и бухточек, он все их осмотрит и найдет ее.
— Да, конечно. Так поступил бы каждый. Если ожидаешь увидеть что-то на определенном месте, то просто не веришь, что этого предмета там не может быть. — Я взглянула на Ламбиса с нескрываемым уважением. — Ну а ты? Ты действительно рассчитываешь найти его там?
Он бросил быстрый взгляд на дверь хижины, словно боясь, что Марк может его услышать.
— Я знаю не больше твоего, тэспойнис.[2] Возможно, они теперь напуганы из-за того, что стреляли в Марка, и лишь пытаются убедить Колина молчать, а Колин по-прежнему ищет брата. Не знаю. Может быть, никакой опасности и нет.
— Но сам ты в это не веришь.
В наступившей паузе, пока он обдумывал свой ответ, я услышала высоко над нашими головами, в темнеющем небе, крик каких-то припозднившихся чаек. Звук этот, приглушенный расстоянием, показался мне удивительно тоскливым.
— Нет, — наконец сказал он. — Я в это не верю. Здесь опасно. Человек, которого я видел, опасен, как опасен дикий зверь. И люди, о которых говорил Марк… Да, здесь опасность, я ее чувствую. Она витает в атмосфере этих гор.
Я улыбнулась, пытаясь ободрить его:
— Возможно, тебе так кажется, потому что ты отвык от них. Ты стал городской пташкой, как и я. Теперь высокие горы вселяют в меня страх.
Он серьезно ответил:
— Город или горы — разницы никакой, если там живут злые люди. В детстве, когда я жил в своей деревне, там было то же самое. Мы боялись, даже находясь у себя дома, в своей постели… только тогда война представлялась нам, мальчишкам, чем-то волнующим, возбуждающим. Но теперь… нет, больше я так не считаю.
Из хижины послышались какие-то звуки — шуршание сухих листьев, тяжелый вздох, затем все снова стихло.
Ламбис понизил голос:
— Мне пора идти. Я принесу все, что смогу дотащить. Будь осторожна, тэспойнис.
— Меня зовут Никола.
— Ну хорошо, Никола.
— До свидания и удачи тебе. — Я судорожно сглотнула. — Ты тоже будь осторожен. Скоро увидимся. Только, ради бога, не упади в темноте и не сломай ногу… Как думаешь, сколько времени тебе понадобится?
— Я дождусь рассвета. А после того как рассветет — возможно, еще часа три.
— Хорошо, — сказала я как можно спокойнее. — Но если до полудня ты не вернешься, я пойду тебя искать.
— Ладно.
Он начал спускаться по склону горы, и вскоре силуэт его стал неразличим в сгущающихся сумерках. Шаги его замерли вдали — один раз до меня донесся хруст ветки, потом стук потревоженного камня, а затем все стихло.
Чайки улетели. На востоке, над вздымающимися ввысь горными вершинами, небо было облачным, но здесь, от меня и до моря, оно казалось совершенно ясным, лишь быстро темнело по мере приближения ночи. Уже зажглись первые, самые крупные звезды, излучая ровный яркий свет. Я вспомнила, что прошлой ночью луна была на ущербе — едва заметный узенький серпик, тусклый, словно серебро, которое столь усердно полировали, что оно уже начало стираться…
Рядом со мной зиял чернотой дверной проем хижины, будто вход в пещеру. Сама хижина прилепилась к скале, словно ища у нее защиты, — впрочем, так оно и было. Я опять взглянула на ночное небо. Думая о Ламбисе, понадеялась, что луна, пусть и плохонькая, все-таки взойдет, прорвется сквозь облака и прольет хоть немного света. Но для нас с Марком и самая безлунная ночь не будет достаточно темной.
Я отмахнулась от мрачных мыслей. Лучше не думать о том, что нас могут найти. Нас не найдут. А если и найдут, то все здесь вообще произошло по недоразумению, и никакой опасности нет. Совсем никакой.
С этой мыслью, пытаясь изо всех сил заглушить тревогу, я повернулась и ощупью двинулась в темноту хижины.
— Ламбис?
Значит, он не спал. Я тихо пошла на звук его голоса и села у края постели из хвороста.
— Ламбис ушел к яхте, чтобы забрать вещи и поискать там Колина.
— Ты?!
— Да, я. Только не волнуйся, прошу тебя. Кому-то ведь надо было туда пойти. Ни один из нас не смог бы отправиться за продуктами в деревню, а дорогу к яхте я бы не нашла. К утру он вернется. Есть хочешь?
— Что? Нет. Только пить немного. Но послушай, что за чушь! Я думал, ты сейчас уже спокойно спишь в своей гостинице. Тебе надо идти, иначе они замучают тебя расспросами.
— Да нет же, я ведь сказала: меня там ждут только завтра. Моя кузина Франсис задержалась и приедет тоже не раньше завтрашнего дня, так что никто обо мне не станет беспокоиться, честное слово. Даже и не думай об этом, сейчас я дам тебе попить, в термосе есть вода… если мне только удастся ее налить… Вот, держи.
Когда он ощупью брал у меня кружку, рука его встретилась с моей, и я почувствовала, что он напрягся, подбирая слова. Но должно быть, он был слишком утомлен, а жар все еще затуманивал его сознание, потому что дальнейших возражений по поводу моего присутствия не последовало; утолив жажду, он лишь тяжело вздохнул и вернулся к тому, с чего я начала:
— Так он пошел к яхте?
— Да.
— Он все тебе рассказал? И о Колине?
— Да. Мы подумали: вполне возможно, что Колин уже добрался до яхты.
Марк промолчал. Я услышала хруст подстилки, когда он снова улегся. Ветки, из которых была сложена постель, издавали сухой, резкий запах, впрочем, недостаточно сильный, чтобы заглушить запах грязи и болезни.