Помощник коменданта тоже потянулся за монетой, пытаясь поймать ее, но безуспешно. Схватив священника за воротник, он помог ему встать на ноги.
— Не ушиблись?
Священник покачал головой и стал отряхивать запачкавшуюся о грязный пол одежду. Он покраснел и слегка смутился. Врач зажег спичку, посветил под скамейкой и вытолкнул ногой беглянку.
— Вот бессовестная! А завтра бы оказалось, что именно ее-то вам и не хватает!
Все знали, что священник очень скуп и ежемесячно пятнадцатого числа посылает деньги домой — сестре, которая училась в средней школе, и отцу на постройку нового дома и кузницы.
Врач ухватился за новую тему.
— От жалованья у вас почти ничего не остается. Сверхурочная работа — вещь хорошая. Если режим Войковича продержится еще с год, вы разделаетесь со всеми своими долгами и родителей поставите на ноги.
Комендант кончил подравнивать ногти на левой руке и переложил в нее ножик.
— А вы ожидаете перемены режима?
Это было сказано дружеским тоном, с легкой улыбкой. В лояльности врача никто не сомневался. Но атмосфера в стране была такова, что врач, несмотря на опьянение, заметно встревожился:
— Что вы! Пусть сто лет продолжается!.. Что я говорю — сто! Целую вечность!
Он заказал еще стакан грога и с недовольным видом стал бормотать что-то между глотками.
Священник тоже был недоволен — очень, очень недоволен. Ему казалось, что в этот вечер все складывалось совсем не так, как обычно. Что-то было не на своем месте… Лохматая голова заключенного все еще виднелась в дыму докторской сигары.
Второй стакан врач одолел лишь наполовину. Пора было в путь, и они двинулись.
У выхода в коридор комендант остановил их. Нужно было подождать, пока не пройдут вперед помощник с осужденным. Все узкое помещение было битком набито: тюремные сторожа и солдаты тащили что-то тяжелое, громоздкое, то сбиваясь в кучу, то растягиваясь в две цепочки, как бурлаки на берегу реки. В тот момент, когда уже раздавался скрип отворяемых ворот, в самом конце коридора прозвучал протяжный крик, напоминающий вой задыхающегося животного. Крик тут же заглох, словно под быстро накинутым войлоком.
Священник стоял, спрятав руки в широкие рукава, и твердил про себя, что там ничего не случилось. Ничего, решительно ничего не могло произойти. Кто посмеет так неприлично кричать, когда здесь такие строгие порядки, да еще в присутствии самого коменданта? Комендант совершенно спокойно натягивал белые перчатки; душистый дым его английской сигареты наполнял узкий коридор. Нет, ничего не случилось.
Солдаты разместились в двух грузовиках. Подъехали еще две легковые машины. В первую сели оба коменданта и чиновник из военного трибунала. Священник узнал свой автомобиль и занял в нем место. Когда рядом с ним, пыхтя, уселся врач, влез еще какой-то незнакомец, который никогда не ездил с ними.
У ворот при ярком свете фонаря священник вопросительно посмотрел на врача, потом всмотрелся в незнакомца. Тот сидел, надвинув шляпу на глаза, втянув голову в поднятый воротник серого пальто. Умышленно или нет, но он повернулся так, что лицо его оставалось в тени.
Весь его вид говорил, что он занял законное место и не намерен покидать узкое переднее сиденье. Колени незнакомца неприятно упирались в ноги священнику, но ему казалось неудобным оттолкнуть их или подвинуться самому. Он чувствовал тепло чужого тела, и в этом было что-то страшно унизительное, даже оскорбительное.
Грузовики с грохотом неслись по горному шоссе, которое служило продолжением главной улицы города, — мимо редких домишек, прятавшихся за вишнями и грушевыми деревьями. Когда они выехали из старой вязовой аллеи, очертания склона смутно белели, но далеко были видны в призрачном бледном полусвете.
Над долиной стояла луна.
Белые городские дома внизу сливались в одно неясное пятно. Редкие тополи отбрасывали полоски теней, словно черные пальцы, указывающие на что-то. Тени упирались в далекие синеватые горы.
Врач не был любителем природы, не отличался сентиментальностью и все время дымил сигарой. Он сплюнул сквозь зубы, прямо мимо шляпы незнакомца, и подтолкнул священника.
— Странное дело, почему все они упираются и кричат? Ведь отлично понимают, что все равно это не поможет.
Священник вздрогнул. Именно об этом думал сейчас и он, пытаясь убедить себя в том, что этого не могло быть. Теперь у него больше не оставалось сомнений. Но ведь он видел и не такое сопротивление, слышал и не такие крики, когда осужденных волокли по узкому коридору к воротам. Почему же именно давешний крик все время раздавался у него в ушах и никак не смолкал?