На Почтамтской меня окликнули:
— Закурить есть?!
Орали с другой стороны. Парень в расстегнутой куртехе, коротко стриженный, хронически прищуренные глаза.
— Чего орешь? Подойди, я дам.
Он закурил моей зажигалкой и вежливо сказал «спасибо». Я не менее вежливо ответил «пожалуйста».
Глядя ему, уходящему, в спину, я подумал, что этот молодой человек, похоже, определился со своей сферой самореализации. Орать дядьке, старше тебя в два раза, — это для него нормально.
Я шел по Почтамтской, пока чуть не уперся в Конногвардейский бульвар. И понял, что не хочу туда идти. Свернул и по краю Сенатской площади вышел к Неве. Что-то я устал. Да надо бы и съесть чего-нибудь.
Некоторое время шел вдоль Невы. Мельком глянул на остающийся позади Васильевский остров.
Когда-то я там родился. Мне показывали здание.
Свернул и кратчайшим путем вернулся домой.
Облился душем. Потом долго и скучно ел, тыкал вилкой, еда все не кончалась… Потом лежал на кровати, отдыхая от света и духоты. Так и заснул.
Когда проснулся, день уже перевалил далеко за половину. Голова была дурной после дневного сна. Я выскочил на улицу.
Я шел по набережной Кронверкского протока, даже вдоль него. Геометрия петропавловских строений была безупречна. Петропавловская башня была отодвинута, но без нее событие бы не состоялось. Справа — с десяток, может больше, деревьев, прикрывающих Васильевский остров, оказавшийся до оторопи близко; я слишком долго шел и не заметил, что почти уткнулся в него. Чуть повернуть голову, и вот они — Биржа, Ростральная колонна, рукой подать, хоть дотронься. Я обрадовался и пошел быстрее. Так, теперь Биржевой мост, перейдя через него, я прошелся по краю Васильевского и через Дворцовый мост вернулся домой.
У дома я посмотрел на небо… Там образовалась редкая конфигурация розовых облаков — сначала булыжная мостовая, потом булыжники становятся все меньше и реже, наконец — небо, вымощенное рябой галькой, и уж совсем наконец — небо чистое, синее, хоть уже и начинающее темнеть. Я стоял, смотрел.
Вот оно! День наконец кончается, и кончается хорошо. А уж ночь точно будет не хуже.
НОЧЬ
Вот ты и опять со мной. В миллионный раз я дотянул до тебя.
Днем я еле вижу. Только ночью у меня открываются какие-то внутренние глаза. А день все упаковывает в предметы. Так, что я ничего не вижу. За его грубым, закрывающим собой все главное подмалевком.
Начинался август, но белые ночи оставили воспоминание. Сквозь мои занавешенные окна не очень понятно, светло сейчас или темно, но городской шум почти улегся. Только компания каких-то дятлов под моим окном никак не могла разойтись, все орали и орали с небольшими перерывами. Рядом, на мою беду, расположен ресторан, сейчас хоть музыка в нем не бухает. А к этим недогулявшим подонкам я привык — стали чисто как родные.
Вот только шторы у меня пропускают свет, с ними ненамного лучше, чем без них. Говорил же ей: покупай как можно непрозрачнее, летом мы с ума сойдем. Нет, купила светло-желтенькие: а то, дескать, мрачно. Если все мужики сво, то все бабы ду.
…Я помню ее на вокзале, всю светящуюся и порывающуюся, порывающуюся ко мне. Подходя к ней, скрывая при этом несолидную торопливость, я, для поддержания имиджа, думал сказать что-нибудь бестактное, но натура подвела — я расплылся в счастливой, идиотской улыбке. Я был безумно рад видеть ее. А она так до сих пор и стоит перед глазами «вся из света, вся из солнечных лучей», даже сумки забыв поставить.
Интересно, где сейчас она, что делает? Где-то живет, куда-то ходит. «Проблемы» у нее. Мыкает жизнь, в общем. Может быть, иногда вспоминает меня.
Жил на Луне старый алхимик. Неизвестно, когда он там обосновался, — возможно, он всегда там был. Никаких алхимических опытов он, конечно, не делал; алхимик — это прежде всего носитель знания, а не изобретатель философского камня. Может, на Земле это и не так, но то был лунный алхимик.
Но кроме знания у него была и единственная любовь — Луна. Он всю ее исходил, и не один раз. И называл все, что казалось ему достойным названия. «Море Мечты», «Море Спокойствия», «Море Изобилия», «Море Дождей», «Озеро Вечности», «Озеро Благоговения», «Озеро Счастья», «Озеро Печали», «Озеро Одиночества», «Озеро Забвения», «Залив Любви», «Залив Радуги» — вот небольшая часть истинно лунных названий, то есть названий, данных алхимиком.
Эти названия известны и на Земле. Известны и люди, которые давали эти названия, не подозревая о том, что называют уже названное. Дали они их давно. Неизвестно, что вызвало такое совпадение, — может быть, в прошлом обитатели Земли жили в большем согласии с Луной, а может быть, алхимик им их просто внушил, и они внутренне согласились с ним безо всякого труда, не ведая о том, что они именно соглашаются с уже придуманным, а не придумывают свое. Точно этого знать никто не может, разве только сам алхимик. Можно только видеть, что приведенные названия — названия лунных морей, а это самые крупные детали рельефа Луны, потому, возможно, и заметить с Земли их можно легче и раньше, а стало быть, и назвать.