Марсия последовала за Минато в дальнюю часть сада, и он сделал знак подойти ближе к этой стороне дома, где верхняя галерея нависала над первым этажом. Тень скрывала их обоих. По его жесту она поняла, что он хотел, чтобы она постояла и послушала, что происходит наверху.
Когда она поняла его намерения, ей стало очень неприятно. У нее не было желания подслушивать разговоры тех, кто жил в этой части дома. Даже в том случае, если это касалось ее лично, а так могло и случиться. Но прежде, чем уйти, она услышала, как Чийо быстро и мелодично говорит по-японски. Марсия отвернулась, не желая больше слушать, но теперь Минато загородил ей дорогу, точно так же, как он это сделал раньше вечером, и лицо его было сердитым. Ей стало ясно, что он хочет, чтобы она осталась.
Чийо ответил мужской голос, и, хотя говорили по-японски, голос принадлежал Джерому. На несколько мгновений она замерла, прислушиваясь. Она поняла, что Минато хотел, чтобы именно это она и услышала. Потом она оттолкнула мужа Чийо и той же дорогой побежала домой. Минато не пытался ни остановить ее, ни следовать за нею. Когда Марсия поспешно прошла через ворота на свою половину дома, его нигде не было видно. Какова бы ни была его цель, он ее достиг.
Она вернулась в свою комнату и разделась в полной темноте. Тишину нарушало только тихое дыхание Лори. Из другой половины дома больше не доносился звук самисена, но Марсия укрылась с головой одеялом и зажала руками уши, желая уничтожить само воспоминание об этой музыке. Теперь эти меланхолические ноты стали частью ее самой, и осознание того, что подтвердились мучившие ее догадки, наполняло болью все ее существо. Так значит, это Чийо удерживала Джерома в Японии. Не только в прошлом, но и в настоящем. Счастье, которое она испытывала в Кийомицу, когда ей казалось, что Джером, хоть и ненадолго, но снова принадлежит ей, было иллюзией. Может быть, так же намеренно созданной им иллюзией, как намеренно он ее и разрушил словами, обращенными к Лори. С каминной полки на нее смотрела во мраке японская кукла. Ее розовые щечки были спрятаны под надетой на нее Лори маской демона.
XIV
В последовавшие за этими событиями дни Марсии оказалось трудно принять решение. Казалось, так просто было пойти к Джерому и сказать:
— Ты выиграл — я возвращаюсь на родину.
Однако что-то ее удерживало. Какая-то тяжесть, какая-то боль мешала ей сделать это. И это было не только ощущение собственной утраты и поражения, но и беспокойство за Джерома. Он почему-то тоже страдал, но она не понимала из-за чего. Это ощущение усилилось в один из дней, когда Джером неожиданно разыскал ее в саду, где они с Лори играли в мяч и громко смеялись. Ее смех не был искренним, но Джером не понимал этого. Он стоял на веранде и наблюдал за ними, и Марсия обернулась, чтобы посмотреть, как изменилось его лицо. Лори побежала через сад за закатившимся в кусты мячом. Марсия медленно подошла к нему, привлеченная мягким выражением его лица.
— Я помню, как ты раньше смеялась, — сказал он. — Именно твой смех больше всего мне нравился в тебе. Ты больше не смеешься так, как раньше.
— Да, — отозвалась она, встречаясь с ним взглядом.
Он повернулся и пошел в дом. Не желая упустить момент, она сбросила туфли и в носках побежала за ним. Теперь он не притворялся, как там, в Кийомицу.
Он прошел в свою комнату, сел за письменный стол, опустив голову на руки, она последовала за ним. Давным-давно, когда он страдал от сильных головных болей, ее пальцы, массировавшие ему виски и затылок, казалось, снимали боль. Она подошла к нему сзади, нежно положила руки ему на лоб, прижав пальцы в тех местах, которые обычно у него болели. Он взял ее руки в свои, прижал их к щекам, затем тихонько поцеловал ладони.
— Скажи мне, чем я могу тебе помочь, — умоляюще сказала она. — Ты знаешь, что все, чего я хочу — это помочь тебе.
Он резко отпустил ее руки.
— Ты ничего не можешь сделать, — ответил он и опять стал ей чужим.
Но она не могла сразу же сдаться.
— Ты полностью оставил свою работу? — продолжала она. — Что-то случилось с тем, что ты намеревался сделать?
— Что происходит со всем, что мы намереваемся сделать? — ответил он. — Чего ты, например, собираешься добиться в жизни?
— Я не уверена, что я чего-либо еще хочу, — сказала она. — Только одного — помочь тебе.
Теперь в нем не осталось нежности.
— Ты слишком много на себя берешь. Когда ты, наконец, поймешь, что я предпочитаю все делать сам? Никто никому не может помочь.
Ей больше нечего было сказать ему, и она оставила его одного. Но, все же, у нее не было ощущения полного поражения. Она обнаружила, что у него бывают моменты, когда он пребывает в нерешительности, когда в нем чувствуется внутренняя борьба. Она знала, что что-то в нем еще тянется к ней, и она не могла себя заставить от него отвернуться и все бросить.