Поэтому и я направился прямо к пескам, чтобы звать Розанну обедать. Ну, слава Богу! Кажется, мы опять возвратилась к тому моменту, откуда я начал эту главу.
В сосновой аллее не было и следа Розанны. Пробравшись через песчаные холмы ко взморью, я увидал ее маленькую соломенную шляпку и простой серый плащ, который она постоянно носила, желая сколь возможно скрыть свое увечье; она стояла на берегу одна, погруженная в созерцание моря и песков. Увидя меня, Розанна вздрогнула и отвернулась. Мои принципы не позволяют мне, как главе прислуги, оставлять такие поступки без исследования, и потому я повернул ее к себе и тут только заметил, что она плачет. В кармане моем лежал прекрасный шелковый платок, один из полудюжины, подаренной мне миледи. Я вынул его и сказал Розанне:
— Пойдемте, моя милая, и сядемте вместе на берегу. Я сперва осушу ваши слезы, а затем осмелюсь спросить вас, о чем вы плакали?
Если вам придется дожить до моих лет, читатель, то вы сами увидите, что усесться на покатом берегу вовсе не так легко как это вам кажется. Пока я усаживался, Розанна уже утерла свои глаза не моим прекрасным фуляром, а своим дешевеньким кембриковым платком. Несмотря на свое спокойствие, она казалась в высшей степени несчастною; но тотчас же повиновалась мне и села. Когда вам придется утешать женщину, прибегните к вернейшему для этого средству, — возьмите ее к себе на колена. Мне самому пришло в голову это золотое правило. Но ведь Розанна была не Нанси, в этом-то вся и штука!
— Ну, моя милая, — сказал я, — так о чем же вы плакали?
— О своем прошлом, мистер Бетередж, — спокойно отвечала Розанна, — по временам оно снова оживает в моей памяти.
— Полно, полно, дитя мое, — сказал я, — от вашей прошлой жизни не осталось и следа. Что же вам мешает позабыть ее?
Вместо ответа, она взяла меня за полу сюртука. Нужно вам оказать, что я пренеопрятный старикашка и постоянно оставляю следы кушанья на своем платье. Женщины поочередно отчищают их, а еще накануне Розанна вывела сальное пятно из полы моего сюртука каким-то новым составом, который уничтожает всевозможные пятна. Жир действительно вышел, но на ворсе оставался легкий след в виде темноватого пятна. Девушка указала на это место и покачала головой.
— Пятна-то нет, — сказала она, — но след его остался, мистер Бетередж, след остался!
Согласитесь, что нелегко отвечать на замечание, сделанное вам невзначай, а притом по поводу вашего же собственного платья. Сверх того, печальный вид девушки как-то особенно тронул меня в эту минуту. Ее прекрасные томные глаза, единственное, что могло в ней нравиться, и то уважение, с которым она относилась к моей счастливой старости и заслуженной репутации, как к чему-то недосягаемому для нее самой, переполнили мое сердце глубокою жалостью к нашей второй горничной. Не чувствуя себя способным утешать ее, я счел за лучшее вести ее обедать.
— Помогите-ка мне встать, Розанна, — сказал я. — Вы опоздали к обеду, и я пришел за вами.
— Вы, мистер Бетередж? — отвечала она.
— Да, за вами послана была Нанси, — отвечал я. — Но я рассудил, моя милая, что от меня вы скорее снесете одно маленькое замечаньице.
Вместо того чтобы помочь мне приподняться, бедняжка боязливо взяла меня за руку и пожала ее. Она всячески старалась подавить выступившие на глазах ее слезы и наконец успела в этом. С тех пор я стал уважать Розанну.
— Вы очень добры, мистер Бетередж, — отвечала она. — У меня сегодня нет аппетиту: позвольте мне посидеть здесь еще несколько времени.
— Какая вам охота оставаться здесь, и почему вы постоянно выбираете это унылое место для ваших прогулок? — спросил я Розанну.
— Что-то влечет меня сюда, — отвечала девушка, чертя пальцем по песку. — Я делаю над собой усилие, чтобы не приходить сюда и все-таки прихожу иногда, — сказала она тихо, будто пугаясь своей собственной мысли, — иногда, мистер Бетередж, мне кажется, что тут найду я свою могилу.
— Знаю одно, что дома найдете вы жареную баранину и жирный пудинг! — отвечал я. — Ступайте же скорее обедать, Розанна! Вот, до чего доводят размышление на тощий желудок.