— Не по другой какой-нибудь дороге, а именно по той, которая ведет к этому дому, поедет сегодня англичанин? Имеет ли его англичанин при себе? Я подозреваю, — сказал мистер Франклин, вынимая из кармана маленький запечатанный конверт, — что его означало вот это. А это, Бетередж, означает не более не менее, как знаменитый желтый алмаз дяди моего Гернкасля.
— Боже праведный, сэр! — воскликнул я, — как попал в ваши руки алмаз нечестивого полковника?
— В завещании своем нечестивый полковник отказал его моей двоюродной сестре Рэйчел, как подарок ко дню ее рождения, — отвечал мистер Франклин. — А отец мой, в качестве дядина душеприказчика, поручил мне доставить его сюда.
Если бы море, кротко плескавшееся в ту минуту на дюнах, вдруг высохло перед моими глазами, явление это поразило бы меня никак не более чем слова мистера Франклина.
— Алмаз полковника завещан мисс Рэйчел! — сказал я. — И ваш отец, сэр, был его душеприказчиком! А ведь я пошел бы на какое угодно пари, мистер Франклин, что отец ваш не решился бы дотронуться до полковника даже щипцами!
— Сильно сказано, Бетередж! Но в чем же виноват был полковник? Впрочем, ведь он принадлежал скорее к вашему поколению, нежели к моему. Так сообщите же мне о нем все, что вы знаете, а я расскажу вам, каким образом отец мой сделался его душеприказчиком и еще кое-что. В Лондоне мне пришлось сделать о моем дяде Гернкасле и это знаменитом алмазе не совсем благоприятные открытия; но я желаю узнать от вас, насколько они достоверны. Вы сейчас называли моего дядю «нечестивым полковником». Пошарьте-ка в своей памяти, старый друг, и скажите, чем заслужил он это название.
Видя, что мистер Франклин говорит серьезно, я рассказал ему все, и вот вам сущность моего рассказа, который я повторяю здесь в видах вашей же собственной пользы, читатели. Прочтите же его со вниманием, иначе вы совсем растеряетесь, когда мы доберемся до самой середины этой запутанной истории. Выкиньте из головы детей, обед, новую шляпку, словом, что бы там ни было. Попытайтесь забыть политику, лошадей, биржевые курсы и клубные неудача. Надеюсь, что вы не обидитесь моею смелостью; ведь это делается единственно для того, чтобы возбудить ваше благосклонное внимание. Боже мой! разве не видал я в ваших руках знаменитейших авторов, и разве я не знаю, как легко отвлекается внимание читателей, когда его просит у них не человек, а книга?
Несколько страниц назад я упоминал об отце моей госпожи, о старом лорде с крутым нравом и длиннейшим языком. У него было пять человек детей. Прежде всего родились два сына, потом, много лет спустя, жена его опять стала беременна, и три молодые леди быстро последовали одна за другою, — так быстро, как только допускала то природа вещей; госпожа моя, как я уже упоминал выше, была самая младшая и самая красивая из трех. Что касается до двух сыновей, старший, Артур, наследовал титул и владение отца своего; а младший, досточтимый Джон, получив прекрасное состояние, отказанное ему каком-то родственником, определился в армию.
Пословица говорит: дурная та птица, что хулит собственное гнездо. Я смотрю на благородную фамилию Гернкаслей как на мое родное гнездо и счел бы за особенную милость, если бы мне позволили не слишком распространяться о досточтимом Джоне. По моему крайнему разумению, это был один из величайших негодяев, каких когда-либо производил свет. К такому эпитету вряд ли остается что-нибудь прибавить. Службу свою начал он в гвардии, откуда вышел, не имея еще и двадцати двух лет от роду, а почему, об этом не спрашивайте. В армии, видите ли, слишком строга дисциплина, что не совсем пришлось по вкусу досточтимому Джону. Тогда он отправился в Индию, посмотреть, не будет ли там посвободнее, а также и для того, чтоб узнать походную жизнь. И в самом деле, нужно говорить правду, своею безумною отвагой он напоминал в одно и то же время бульдога, петуха-бойца и дикаря. По взятии Серингапатама, в котором он участвовал, он перешел в другой полк и, наконец, в третий. Тут он был произведен в подполковники и вскоре после того, получив солнечный удар, вернулся на родину. Дурная репутация, которую он себе составил, затворила ему двери ко всем родным, а моя госпожа (тогда только что вышедшая замуж) первая объявила (конечно, с согласие сэра Джона), что брат ее никогда не переступит через порог ее дома. Много было и других пятен на полковнике, из-за которых все обегали его; но мне подобает говорить только об одном — о похищении алмаза.