— Помните ли вы, Бетередж, то время, — сказал он, — когда отец мой пытался доказать свои права на это несчастное герцогство? Ну, так в это самое время и дядя Гернкасль вернулся из Индии. Отец узнал, что шурин его владеет некоторыми документами, которые, по всему вероятию, весьма пригодились бы ему в его процессе. Он посетил полковника под предлогом поздравления с возвратом в Англию. Но полковника нельзя было провести таким образом. «Вам что-то нужно, — сказал он, — иначе вы не стали бы рисковать своею репутацией, делая мне визит». Отец понял, что остается вести дело начистоту, и сразу признался, что ему надобны документы. Полковник попросил денька два на размышление об ответе. Ответ его пришел в форме самого необычайного письма, которое приятель-законовед показал мне. Полковник начинал с того, что имеет некоторую надобность до моего отца, и почтительнейше предлагал обмен дружеских услуг между собой. Случайность войны (таково было его собственное выражение) ввела его во владение одном из величайших алмазов в свете, и он небезосновательно полагает, что ни сам он, ни его драгоценный камень, в случае хранения его при себе, небезопасны в какой бы то ни было части света. В таких тревожных обстоятельствах он решался сдать алмаз под сохранение постороннему лицу. Лицо это ничем не рискует. Оно может поместить драгоценный камень в любое учреждение, с надлежащею стражей и отдельным помещением, — как, например, кладовая банка, или ювелира, для безопасного хранения движимостей высокой цены. Личная ответственность его в этом деле будет совершенно пассивного свойства. Он обязуется, собственноручно или через поверенного, получать по условленному адресу ежегодно, в известный, условленный день, от полковника письмо, заключающее в себе простое известие о том, что он, полковник, по сие число еще находится в живых. Если же число это пройдет без получения письма, то молчание полковника будет вернейшим знаком его смерти от руки убийц. В таком только случае и не иначе, некоторые предписания, касающиеся дальнейшего распоряжения алмазом. напечатанные и хранящиеся вместе с ним, должны быть вскрыты и беспрекословно исполнены. Если отец мой пожелает принять на себя это странное поручение, то документы полковника в свою очередь будут к его услугам. Вот что было в этом письме.
— Что же сделал ваш батюшка, сэр, — спросил я.
— Что сделал-то? — сказал мистер Франклин, — а вот что он сделал. Он приложил к письму полковника бесценную способность, называемую здравым смыслом. Все дело, по его мнению, было просто нелепо. Блуждая по Индии, полковник где-нибудь подцепил дрянненький хрустальчик, принятый им за алмаз. Что же касается до опасения убийц и до предосторожностей в защиту своей жизни вместе с кусочком этого хрусталя, так ныне девятнадцатое столетие, и человеку в здравом уме стоит только обратиться к полиции. Полковник с давних пор заведомо употреблял опиум; и если единственным средством достать те ценные документы, которыми он владел, было признание опиатного призрака за действительный факт, то отец мой охотно готов был принять возложенную на него смешную ответственность, — тем более охотно, что она не влекла за собой никаких личных хлопот. Итак, алмаз, вместе с запечатанными предписаниями, очутился в кладовой его банкира, а письма полковника, периодически уведомлявшие о бытности его в живых, получались и вскрывалась адвокатом, поверенным моего отца. На один рассудительный человек, в таком положении, не смотрел бы на дело с иной точки зрения. На свете, Бетередж, нам только то и кажется вероятным, что согласно с нашею ветошною опытностью; и мы верим в роман, лишь прочтя его в газетах.
Мне стало ясно, что мистер Франклин считал отцовское мнение о полковнике поспешным и ошибочным.
— А сами вы, сэр, какого мнение об этом деле? — спросил я.
— Дайте сперва кончить историю полковника, — сказал мистер Франклин; — в уме англичанина, Бетередж, забавно отсутствие системы; и вопрос ваш, старый дружище, может служить этому примером. Как только мы перестаем делать машины, мы (по уму, разумеется) величайшие неряхи в мире.
«Вон оно, — подумал я, — заморское-то воспитание! Это он во Франции, надо быть, выучился зубоскальству над нами».
Мистер Франклин отыскал прерванную нить рассказа и продолжал.
— Отец мой получал бумаги, в которых нуждался, и с той поры более не видал шурина. Год за год, в условленные дни получалось от полковника условленное письмо и распечатывалось адвокатом. Я видел целую кучу этих писем, написанных в одной и той же краткой, деловой форме выражений: «Сэр, это удостоверит вас, что я все еще нахожусь в живых. Пусть алмаз остается по-прежнему. Джон Гернкасль». Вот все, что он писал, и получалось это аккуратно к назначенному дню; а месяцев шесть или восемь тому назад в первый раз изменилась форма письма. Теперь вышло: «Сэр, говорят, я умираю. Приезжайте и помогите мне сделать завещание». Адвокат поехал и нашел его в маленькой, подгородной вилле, окруженной принадлежащею к ней землей, где полковник проживал в уединении, с тех пор как покинул Индию. Для компании он держал котов, собак и птиц, но ни единой души человеческой, кроме одной фигуры, ежедневно являвшейся для присмотра за домохозяйством, и доктора у постели. Завещание было весьма просто. Полковник растратил большую часть состояние на химические исследования. Завещание начиналось и оканчивалось тремя пунктами, которые он продиктовал с постели, вполне владея умственными способностями. Первый пункт обеспечивал содержание и уход его животным. Вторым основывалась кафедра опытной химии в одном из северных университетов. Третьим завещался Лунный камень в подарок племяннице, ко дню ее рождения, с тем условием, что отец мой будет душеприказчиком. Сначала отец отказался. Однако, пораздумав еще разок, уступил, частью будучи уверен, что эта обязанность не вовлечет его ни в какие хлопоты, частью по намеку, сделанному адвокатом в интересе Рэйчел, что алмаз все-таки может иметь некоторую ценность.