III.
Такова была фантастическая легенда, ходившая в нашем лагере. Ни на кого из нас не произвела она такого впечатления, как на моего двоюродного брата, который охотно верил всему сверхъестественному. Накануне штурма Серингапатама он повздорил со мной и со всеми, кто только нашел в этом рассказе один пустой вымысел. Поднялся глупейший спор, и несчастный характер Гернкасля выказался во всей силе. Со свойственною ему хвастливостью, он объявил, что если английской армии удастся взять город, то мы увидим этот бриллиант на его пальце. Громкий взрыв смеха приветствовал эту выходку, но этим, как мы полагали, она и должна была окончиться.
Теперь не угодно ли вам перенестись со мною ко дню осады.
С самого начала штурма мы были разлучены с моим двоюродным братом. Я не видал его ни во время переправы через брод, ни при водружении английского знамени в первом проломе, ни при переходе через лежавший за бастионом ров, ни при вступлении в самый город, где каждый шаг доставался нам с бою. Я встретился с Гернкаслем только в сумерках, после того как сам генерал Берд отыскал под кучей убитых труп Типпо.
Нас обоих прикомандировали к отряду, посланному по приказанию генерала для прекращения грабежа и беспорядков, последовавших за нашей победой. Фурштадтские солдаты предавались жалкой невоздержности; а что еще хуже, она отыскали ход в дворцовые кладовые и стали грабить золото и драгоценные каменья. Мы сошлись с братом на дворе, окружавшем кладовые, с целью водворить между нашими солдатами законную дисциплину; но я не мог не заметить при этом, что пылкий нрав его, доведенный до высочайшего раздражения выдержанною нами резней, делал его неспособным к выполнению этой обязанности.
В кладовых было волнение и беспорядок, но ни малейшего насилия. Люди (если могу так выразиться) позорили себя в самом веселом настроении духа. Со всех сторон раздавалась грубые шутки и поговорки, а история об алмазе неожиданно возникла в форме злейшей насмешки. «У кого Лунный камень? Кто нашел Лунный камень?» кричали грабители, и разгром усиливался еще с большим ожесточением. Напрасно пытаясь водворить порядок, я вдруг услыхал страшный крик на другом конце двора и бросался туда, чтобы предупредить какой-нибудь новый взрыв.
На пороге, у самого входа в какую-то дверь, лежали два убитые индийца (которых по одежде можно было принять за дворцовых чиновников).
Раздавшийся вслед затем крик изнутри комнаты, очевидно служившей местом для хранения оружия, заставил меня поспешать туда. В эту минуту третий индиец, смертельно раненый, падал к ногам человека, стоявшего ко мне спиной. Но в то время, как я входил, он повернулся, и я увидал перед собой Джона Гернкасля с факелом в одной руке и окровавленным кинжалом в другой. Камень, вправленный в рукоятку кинжала, ярко сверкнул мне в глаза, озаренный пламенем. Умирающий индиец опустился на колена, и, указывая на кинжал, находившийся в руке Гернкасля, проговорил на своем родном языке следующие слова: «Лунный камень будет отомщен на тебе и на твоих потомках!» Сказав это, он мертвый упал на землю.
Прежде нежели я успел приступить к разъяснению этого обстоятельства, в комнату вбежала толпа людей, последовавших за мною через двор. Двоюродный брат мой, как сумасшедший, бросился на них с факелом и кинжалом в руках. «Очистите комнату», крикнул он мне, «и поставьте караул к дверям!» Солдаты попятились. Я поставил у входа караул из двух человек моего отряда, на которых я мог положиться, и во всю остальную ночь уже не встречался более с моим двоюродным братом.
На другой день, рано поутру, так как грабеж все еще не прекращался, генерал Берд публично объявил при барабанном бое, что всякий вор, пойманный на месте преступления, будет повешен, несмотря на свое звание. Генерал-гевальдигеру поручено было при случае подтвердить фактами приказ Берда. Тут, в толпе, собравшейся для выслушания приказа, мы снова встретились с Гернкаслем.