Он, по обыкновению, протянул мне руку и сказал: «Здравствуйте».
Я же с своей стороны медлил подавать ему руку.
— Скажите мне сперва, — спросил я, — что было причиной смерти индийца в оружейной палате, и что означали его последние слова, которые он произнес, указывая на кинжал в вашей руке.
— Я полагаю, что причиной его смерти была рана, — отвечал Гернкасль. — Смысл же его последних слов так же мало понятен мне, как и вам.
Я пристально посмотрел на него. Бешенство, в котором находился он накануне, совершенно утихло. Я решился еще раз попытать его.
— Вы ничего более не имеете сказать мне? — спросил я.
— Ничего, — отвечал он.
Я отвернулся от него, и с тех пор мы более не говорили.
IV.
Прошу заметить, что все рассказанное мною здесь о моем двоюродном брате назначается единственно для моего семейства, за исключением какого-либо непредвиденного случая, могущего сделать необходимым опубликование этих фактов. В разговоре со мной Гернкасль не высказал ничего такого, о чем стоило бы доносить нашему полковому командиру. Те, которые помнили его вспышку из-за алмаза накануне штурма, нередко подсмеивались над ним впоследствии; но не трудно догадаться, что обстоятельства, при которых я застал его в оружейной палате, вынуждали его хранить молчание. Ходят слухи, будто он намерен перейти в другой полк, очевидно для того, чтоб избавиться от меня.
Правда это, или нет, я все-таки не могу, по весьма уважительным причинам, выступить его обвинителем. Каким образом разглашу я факт, для подтверждения которого я не имею никаких других доказательств, кроме нравственных. Я не только не могу уличить Гернкасля в убийстве двух индийцев, найденных мною у двери; но не могу даже утверждать, что и третий человек, убитый в оружейной палате, пал его жертвой, так как самый факт преступления свершился не на моих глазах. Правда, я слышал слова умирающего индийца; но если бы слова эти признаны были за бред предсмертной агонии, мог ли бы я отрицать это с полным убеждением? Пусть родные наши с той и другой стороны, прочтя этот рассказ, сами произнесут свой приговор и решат, основательно ли то отвращение, которое я питаю теперь к этому человеку. Несмотря на то, что я не придаю ни малейшего вероятия этой фантастической индийской легенде о драгоценном алмазе, я должен однако сознаться, что во мне действует особенный, мною самим созданный предрассудок. Я убежден, считайте это как вам угодно, что преступление всегда влечет за собой наказание. И я верю не только в виновность Гернкасля, но и в то, что настанет время, когда он раскается в своем поступке, если только алмаз не выйдет из его рук. Верю также, что и те, кому он передаст этот камень, будут сожалеть о том, что получили его.
РАССКАЗ. ПЕРИОД ПЕРВЫЙ. ПОТЕРЯ АЛМАЗА (1848 г.) Происшествия, повествуемые Габриелем Бетереджем, дворецким леди Юлии Вериндер
I
В первой части Робинзона Крузо, на странице сто двадцать девятой, вы найдете следующее изречение: «Теперь только, хотя слишком поздно, увидал я, как безрассудно предпринимать какое-либо дело, не высчитав наперед его издержек и не соразмерив с ними первоначально сил своих».
Не далее как вчера открыл я своего Робинзона Крузо на этой самой странице, а сегодня утром (двадцать первого мая 1850 г.) пришел ко мне племянник миледи, мистер Франклин Блек, и повел со мною такую речь:
— Бетередж, — сказал мистер Франклин, — я был сейчас у нашего адвоката по поводу некоторых фамильных дел; между прочим мы разговорилась о похищении индийского алмаза, из дома тетки моей, в Йоркшире, два года тому назад. Адвокат думает, и я совершенно с ним согласен, что в интересах истины необходимо изложить всю эту историю в письменном рассказе, и чем скорее, тем лучше.
Не подозревая его намерений и полагая, что в обеспечение мира и спокойствие всегда благоразумнее держаться советов адвоката, я отвечал ему, что и сам разделяю его мнение.
— Вам известно, — продолжил мистер Франклин, — что пропажа набросила тень на многих невинных лиц. Поэтому не трудно предвидеть, что и впоследствии память их подвергнется незаслуженным нареканиям за недостатком письменно изложенных фактов, могущих восстановить истину. Нечего и говорить, что эта странная фамильная история должна быть непременно описана, и я уверен, Бетередж, что мы с адвокатом придумали наилучший способ изложить ее.