После подобных пятилетних столкновений на лестнице, мудрому Провидению угодно было, взяв мою жену, освободить нас друг от друга, а я остался один с своею маленькою дочерью, Пенелопой; других детей у меня не было. Вскоре после того умер сэр Джон, а миледи также осталась вдовой с своею единственною дочерью, мисс Рэйчел. Вероятно, я плохо описал вам госпожу мою, если вы не можете догадаться, как поступала она после смерти жены моей. Она взяла мою маленькую Пенелопу под свое крылышко; поместила ее в школу, учила, сделала из нее проворную девочку, а когда она выросла, определила ее в горничные к самой мисс Рэйчел.
Что же до меня касается, я продолжал из году в год исполнять свою должность управляющего вплоть до Рождества 1847 года, когда в жизни моей последовала перемена. В этот день миледи сама назвалась ко мне на чашку чая. Она вспомнила, что с тех пор, как я определился пажом в дом старого лорда, отца ее, протекло уже пятьдесят лет моей службы при ее особе, а с этими словами подала мне прекрасный шерстяной жилет своего рукоделья, назначавшийся для того чтобы защищать меня от зимней стужи.
Принимая этот великолепный подарок, я не находил слов благодарить госпожу мою за сделанную мне честь. Однако, к великому удавлению моему, подарок оказался не честью, а подкупом. Миледи заметила прежде меня самого, что я начинаю стареть, и (если мне позволят так выразиться) пришла меня умасливать, чтоб я отказался от моих трудных занятий вне дома и спокойно провел остаток дней моих в качестве ее дворецкого. Я отклонял от себя, сколько мог, обидное предложение жить на покое. Но миледи, зная мою слабую сторону, стала просить меня об этом, как о личном для себя одолжении. Спор наш кончился тем, что я, как старый дурак, утер себе глаза своим новым шерстяным жилетом и отвечал, что подумаю.
По уходе миледи душевное беспокойство мое возросло до таких ужасных размеров, что не будучи в состоянии «думать», я обратился к своему обыкновенному средству, всегда выручавшему меня во всех сомнительных и непредвиденных случаях моей жизни. Я закурил трубочку и принялся за Робинзона Крузо. Но не прошло и пяти минут моей беседы с этою удивительною книгой, как вдруг попадаю на следующее утешительное местечко (страница сто пятьдесят восьмая): «Сегодня мы любим то, что завтра будем ненавидеть». Не ясный ли это был намек на мое собственное положение? Сегодня мне хотелось во что бы то ни стало оставаться управляющим; завтра же, по мнению Робинзона Крузо, желания мои должны были измениться. Стоило только войти в свою завтрашнюю роль, и дело было в шляпе. Успокоившись таким образом, я лег спать в качестве управляющего леди Вериндер, а поутру проснулся уже ее дворецким. Отлично! И все это благодаря Робинзону Крузо!
Дочь моя Пенелопа сейчас заглянула мне через плечо, желая посмотреть, сколько успел я написать до сих пор. По ее мнению, рассказ мой прекрасен и как нельзя более правдив; но ей кажется, что я не понял свою задачу. Меня просят описать историю алмаза, а я вместо того рассказываю о самом себе. Странно, в толк не возьму, отчего это так случилось! Неужели же люди, для которых сочинение книг служит промыслом и средством к жизни, подобно мне впутывают себя в свои рассказы? Если так, то я вполне им сочувствую. А между тем вот и опять отступление. Что ж теперь остается делать? Да ничего другого, как читателю вооружаться терпением, а мне в третий раз начинать сызнова.
III
Я пробовал двумя способами решить задачу о том, как приступить к заданному мне рассказу. Во-первых, почесал затылок, что не повело решительно ни к чему; во-вторых, посоветовался с своею дочерью Пенелопой, которая подала мне совершенно новую мысль.
Пенелопа советует мне начать рассказ подробным описанием всего случившегося с того самого дня, как мы узнали, что в доме ожидают прибытие мистера Франклина Блека. Стоит только остановить свою память на известном числе и годе, и она станет подбирать вам после этого небольшого умственного напряжение факт за фактом с необыкновенною быстротой. Главное затруднение состоит в том, чтобы найти точку опоры; но в этом Пенелопа берется помочь мне, предлагая для справок свои собственный дневник, который заставляли ее вести в школе и который она не прекращает и до сих пор. В ответ на мое предложение самой рассказать эту историю по своему дневнику, Пенелопа вспыхнула и отвечала с сердитым взглядом, что она ведет свой дневник единственно для себя, и что ни одно живое существо не должно знать его содержания. Я спросил ее, о чем же она там пишет? «Так, о пустяках», — отвечала она, а я думаю, что скорее о любовных проделках.