Он замолчал, поднялся, подошел к печке, открыл дверцу и, щурясь от жара, покряхтывая, стал шевелить кочергой пылающие, осыпающие жар поленья. Золотой уголь молодцом выскочил на пол, он подобрал его, кинул в топку и только тогда, подставив руки к огню, не оборачиваясь ко мне, продолжал:
— Бывало, я… Смех вспомнить… Начал работу в детдоме при колонии. Ребята буйные, лодыри, хулиганы, запущенные. Всякие. И вот… Орал. Кулаком стучал. Из класса под микитки вытаскивал… Не мог понять, дурень, — слабость свою демонстрирую, слабость, забывал, что учитель. Да и не учитель я тогда был, так — преподаватель. Годы ушли, пока понял себя, потом их… Ты меня провидцем назвал, а я твою судьбу и угадал и предсказал случайно. Интуиция… Не больше. Она учителю — верховое чутье. Вижу: сидит парнишка, в глазах искорки. Учится не худо. Объяснять начнет, старается, чтоб я понял, и самолюбивый — у-у! Вот я и предсказал тебе. И ты не бойся предсказывать, ободрить словом… Не попадешь? А вдруг попадешь? Теперь о классе. Пойдем от сказанного… Сперва бы я попробовал у них родить привычку ходить в школу. А чтобы она взошла, поступок требуется. Пришел Иванов раз — похвали; заметь, обязательно заметь и похвали. Пришел два — опять похвали и в третий раз не скупись на доброе слово. Иванову нелегко, но он-то поймет, что ты о нем постоянно думаешь, заботишься. А похвала человеку — как растению поливка. Без этого нельзя. И прорастет потихоньку привычка. А еще, друг мой Володя, на уроки приходи не к звонку, а пораньше. За час, скажем… Я не ошибся. Да, за час… И сделай этот час нулевым уроком, вроде консультации для всех и по всем предметам… Так и объяви… Приходите учить уроки, беседовать, вопросы задавать. Конечно, эрудиция твоя должна быть на высоте. Без эрудиции какой ты, к черту, учитель. Нет эрудиции — бросай все. У нас вон одна учительница не знала, что такое антибиотики, так ведь над ней потешались, как над дурой… Говори с ними обо всем: о любви, о нуждах, о пустяках, о людях, задачи с ними решай, диктанты пиши, истории поучительные рассказывай, а на вечерах танцуй лучше всех и вальс и всякий там шейк. Одевайся красиво, не будь синим чулком. Не стиляжь, но и в монахи не лезь. И потянутся к тебе, поймут, что ты правдив и знающ, начнет расти твой авторитет, не авторитет — авторитетище. И ты увидишь самое главное — тебе начнут подражать, начнут говорить твоим голосом. Вот это, Володя, самое большое счастье учителя — увидеть в них свое отражение. Хороший учитель, Володя, должен быть еще и хорошим актером. Не в дурном смысле… Нет… Тут ничего плохого. Ведь они прежде всего зрители, ты перед ними стоишь, как на сцене. Так играй, чтоб тебе верили, не лги и не фальшивь. Вот и в театре, когда видим талантливую игру, разве не плачем? Не переживаем? А ведь великолепно известно каждому, что Отелло-актер не задушил Дездемону и что после спектакля они, может быть, пойдут куда-нибудь ужинать…
Он вернулся к столу, глаза сияли, прежний лукавый Бармалей глядел на меня с тем всепониманием, какое мы любили в нем и даже побаивались.
— А посеешь привычку — берись за характер. Характер класса — это характер руководителя. Вот что… Лихтенберг, что ли, сказал, что всякий народ имеет такое правительство, которое он заслуживает. А класс твой — народ. Идя от противного, скажем: каков руководитель — таков и народ. Вот и повторяю, что характер класса — характер руководителя да еще, пожалуй, старосты, только староста не для проформы должен, а опять же от авторитета. Нет у тебя такого ученика?