Прошло несколько незаметных будничных дней. Все было спокойно. Никто не появлялся в школе, никто не устраивал нападений, хотя на всякий случай я пересадил весь класс на второй и третий ряды, а окна мы закрыли шторами. Должен сказать, что класс из этих событий вышел, как говорят, более сплоченным, а к пострадавшим Фаттахову и Соломиной было самое сочувственное отношение. Между тем пришла зима. За две ночи выпал глубокий снег, и все северило, несло снегом, и мы уже поговаривали идти в следующее воскресенье на лыжную базу «Локомотив» всем классом. Больше всех за поход ратовала Чуркина, и я предполагал, что она, наверное, здорово ходит на лыжах. Маленькая Задорина во всем ее поддерживала. Впрочем, ученички мои рады были поболтать на уроке о чем угодно, лишь бы не слушать, и постоянно меня провоцировали:
— Владимир Иваныч! А что сегодня в Греции?
— Владимир Иваныч, а в Египте?
— Да ну-у! Расскажите… Да мы выучим… Прочитаем…
— Владимир Иваныч! А кто такие «черные пантеры»?
— А правда, что монакский принц женат на кинозвезде?
Скажу по секрету, не всегда я удерживался от соблазна. Иногда (редко) рассказывал вовсе не то, что было записано в теме урока. И в самом деле, разве устоишь перед жадными, вопросительными, сияющими глазами? Вот ради этого даже стоит быть учителем!
Однажды, как раз во время такой беседы, в дверь всунулась круглая, лоснящаяся и пьяная голова в шапке и медленно-нагло стала обозревать класс.
— Орлов! Закройте дверь.
Обозрение продолжалось. Наконец хрипло и пьяно он изрек:
— Генка! Ну-ка, иди сюда! Пойдем тяпнем. А?
Нечесов сидел, опустив голову.
— A-а! Б-ба-ишь… Его б-баишься? А ты не бойся…
— Да ты, Орлов, что, с ума сошел? — Я решительно двинулся к двери.
Он и не подумал скрыться.
— Иди-иди, иди сюда… Поговорим…
— Сейчас же вон! Да что это еще! — Открыл дверь и вытолкнул хулигана в коридор.
— Что-о?! Ты хвататься? За меня? А это видел? — заорал он, выхватывая откуда-то из рукава узкий блестящий нож, нечто вроде самодельного стилета. — Н-ну? Ну, иди сюда. Я тебе покажу, как хвататься…
Хищно ощерясь, покачиваясь, он стоял передо мной, низенький, плотный, потерявший человеческий облик, а я растерянно смотрел… нет, не боялся, мне просто было омерзительно противно, что я стою тут один перед этим подонком и никого словно бы не касается, что он оскорбляет меня, учителя, грозит ножом и что мне, учителю, остается делать: вступить с ним в бой, в драку, уподобляясь ему и теряя вместе с ним свое человеческое и учительское достоинство, или…
И тут я понял: нет, не один я, вовсе не один — сзади, в дверях, онемело стояли Алябьев, Кондратьев, Столяров, Чуркина, Задорина и еще кто-то.
Это длилось мгновение, и вдруг, отстранив меня, вперед решительно двинулась Чуркина.
— Куда! — крикнул я, хватая ее за кофту.
Но она только сильнее рванулась и, заслоняя меня, встав перед Орловым, спросила изменившимся, не своим даже, тихим голосом: