Вот все мудрые педагоги обязательно познавали своих учеников. Возможно, они были провидцами; возможно, работая с учениками годы, десятки лет, полустолетия, и в самом деле обретаешь такое качество — проникать в глубь характеров, хватать все на лету, уподобляешься ясновидящему и пророку, по ничтожному следу открываешь чужие житейские драмы, но я-то ведь только начинающий, и, хотя несу ответственность за каждого своего ученика, ответственность моя все-таки не распространяется на личную жизнь учеников, и в особенности девушек. Ну, будь бы я хоть в возрасте, когда годятся в отцы, в деды, вот как Яков Никифорович Барма, тогда еще, пожалуй, но как восприняла бы мои спросы-расспросы Лида Горохова, если классному руководителю всего двадцать пять? Прихожу к выгоду: не рано ли мне быть таким руководителем, да еще в школе, где ученики бывают и постарше…
Да вот, если хотите, теперь с каждым годом труднее проникать в души людей. Сейчас это в сто раз труднее, чем было двадцать лет назад, а дальше будет еще сложнее. Люди становятся индивидуальнее, строже, отчужденнее, что ли… А молодежь особенно. (Вы видите, прямой результат моей профессии — уже не причисляю себя к молодежи.) А я ведь старался… Я ведь не был к ней, Гороховой, равнодушен. Даже боялся, чтобы мое это неравнодушие как-то не открыли… И все-таки как я мог представить все, что случилось?
Так я успокаивал себя и свою учительскую совесть. А она ныла, и никакие оправдания не заглушали ничего.
Когда мы с Чуркиной вышли из школы и потихоньку добрались до трамвайного кольца, она вдруг спросила адрес Нечесова. Я припомнил. Тогда она расстегнула на колене свой портфельчик, достала ручку, записала.
— Личное шефство, что ли?
Она посмотрела усталым, задумчиво-углубленным взглядом. За последнее время она как-то осунулась, даже словно бы похудела. Глаза смотрели воспаленно.
— Тебе, Тоня, надо бы отдохнуть. Не высыпаешься?
Она не ответила, застегнула портфель и тогда подняла голову:
— Я вам не нужна? Ну, тогда до свидания… До сочинения…
Она ушла так же устало и задумчиво.
Поглядел ей вслед. Подумал: пожалуй, все время она мне действительно была нужна. Я так привык к ней, особенно за этот год, что просто не могу представить, как в скором времени буду обходиться без Чуркиной, без ее уверенного и всегда умного слова.
Первый экзамен. Первое июня. Солнечный, свежий, залитый золотом день. Легкие облачка. Ветки сирени. Сиренью с утра пропахла вся школа. Букеты на столах в учительской, букеты в классах, букеты на подоконниках. Дочиста промытые коридоры. Распахнутые окна. Нарядные учителя со свадебным блеском в глазах. Борис Борисович, Инесса Львовна, Нины Ивановны. Хлопотуша библиотекарша с красной повязкой бегает по коридору, суетится по учительской: «Ой, Вера Антоновна не опоздала бы… Ой, что это, ассистенты не все… Ой, промокашек мало». — «Да успокойтесь вы! Все наладится, найдется». — «Ой, что вы! Сама сегодня чуть не опоздала. Встаю в шесть, пока завтрак мужу готовила, дочери косы заплела. У нее волосы — прямо золото… Вот и чуть не опоздала. Бегом на трамвай…»
В классах члены комиссий раскладывали проштампованные тетрадки по две на душу. Черновая и беловая. На дворе толпятся «именинники». Разговор, конечно, о темах. Распространяются сенсации. Утром кто-то из какой-то школы звонил во Владивосток. Там уже пишут. Темы… «Да брось ты! — слышатся голоса. — У нас другие дадут». — «А вот погодите!» — вещает прорицатель и жадно листает учебник. Около, через плечо, заглядывают сомневающиеся. Классные руководители одиннадцатых и восьмых озабочены. Считают своих… Все ли?
У меня нет четверых: Фаттахова, Мазина, Нечесова, Чуркиной. За Чуркину вроде бы грех волноваться. А все-таки где же она? Вот не было печали! Староста исчезла. А сама же предупреждала. До звонка пятнадцать минут… Десять минут… Пять… Появляется заспанный Фаттахов. Глаза уже обычного, на затылке торчит черный хохолок… «Панимаите… будилник подвел. Не слыхал будилник…» Две минуты… Чувствую покалывающий озноб в спине… Одна минута… Появляется еще более заспанный Мазин. Зевает на ходу. Завидное хладнокровие. Даже не ругаю его. Махнул рукой. Да где же Чуркина? Звонок… Дежурные командуют строиться по классам. Администрация с крыльца поздравляет с началом экзаменов. Давыд Осипович внушителен как никогда: коричневый костюм, белейшая рубашка, достойные штиблеты, новый галстук. По бокам — завучи в строгих очках. Ждут, не появится ли на горизонте заврайоно. Нет. Не появился. Давыд Осипович делает дирижерский знак библиотекарше, и классы пошли… Нет Чуркиной, Нечесова. С трудом сохраняю самообладание…