Каждую минуту умирают люди, в то время как я, быть может, обладаю средством уничтожить смерть. А если бы я населил земной шар бессмертными существами, было ли бы это меньшим преступлением? Ужас перед количеством живущих привел бы необходимо к прекращению рождений.
Что же значила бы тогда человеческая любовь?
О… если бы он знал, этот косоглазый горбун, который на днях так расхваливал мне радости жизни, если б он знал, — он, пожалуй, попросил бы меня сделать его бессмертным!
Голова горит. Я не хочу больше думать обо всем этом, а между тем, я могу умереть сейчас, мгновенно, и тогда!..
Сегодня, 20-го марта 1921 года, я написал доктору Т… письмо с просьбой провести ночь около меня. Он ответил утвердительно. Согласно моей просьбе, он будет меня наблюдать, не больше. Придет ровно в 7 часов.
Чтобы отогнать навязчивые мысли, могущие ослабить мою решимость, я пишу завещание: да! Разве я знаю, что может случиться?..
Слуга докладывает о приходе Т…
Твердой рукой я держу иглу над синим пламенем спиртового рожка, наполняю правасовский шприц темной жидкостью и спокойным взором смотрю на него: это — моя смерть или смерть, побежденная мной.
Делаю себе укол в мягкую часть правого плеча.
Едва успеваю одеться и спрятать инструмент, чтобы встретить Т…
Ощущаю точно оглушительный удар по затылку…
Очнувшись, вижу над собой багровое лицо Т… и еще четырех его коллег, приглашенных им на помощь.
Они мне объясняют, что у меня были конвульсии эпилептического характера, а затем наступило окоченение, которое их и чрезвычайно испугало. Не будь Т…, — они дали бы знать в полицию о моей смерти. Я пришел в себя только 22-го марта.
Поднимаюсь с постели и говорю врачам:
— Господа, так как я не умер, то вы видите перед собой первого бессмертного человека.
Серьезность, с которой было принято мое заявление, заставляет меня добавить:
— Если вы считаете меня сумасшедшим, то согласитесь, по крайней мере, что я безвреден.
Т…, кажется, очень растроган: вот истинный друг.
Проглатываю чашку крепкого бульона, а затем, в сопровождении пяти врачей, отправляюсь к фотографу.
Продолжительный сеанс; сижу перед аппаратом; фотографию проявляют, и я получаю, наконец, свой портрет. Фотограф, пять врачей и я, на которого смотрят не без грустного соболезнования, подписываемся на широких полях роскошной фотографии в красках и пишем, что снимок сделан 22-го марта 1921 года, в четверть четырнадцатого часа и изображает доктора Георга-Эмилия Арка, родившегося в Париже 7-го декабря 1863 года. Цифры пишем особенно отчетливо и повторяем их прописью.
Я заказал герметически закрытую раму, чтобы предохранить портрет от действия воздуха. Работа длилась пятнадцать дней.
Когда мне, наконец, возвратили портрет уже в раме, Т… утверждает, что сравнивая его с оригиналом, то есть со мной (каламбурист!), он находит, что лысина моя стала меньше!
Это верно. Я помню, — Спэк после второго впрыскивания покрылся великолепной шерстью.
…Празднества по поводу столетия дня моего рождения, устроенные правительством для отвлечения внимания Латинской Федерации от воинственных приготовлений Соединенных Штатов Центральной Европы, утомили меня менее, чем необходимость беседовать с журналистами в течение нескольких недель. Их аэропланы над крышей моего дома буквально застилают мне свет.
Я им рассказываю о железных дорогах, работающих паром, об экипажах с лошадиной тягой, о газовом освещении, о прежней Франции, до войны 1935 года, уничтожившей германскую республику, ослабившей нашу и объединившей их вслед затем в вышеупомянутые две национальные группы. Иногда сомневаются в правдивости моих рассказов.
…Самые крупные события извне ничуть меня не занимают: я думаю исключительно о том, что я не умру.
Я похож на мою фотографию семьдесят лет тому назад, только теперь я лучше, свежее.
В этом году (1991) Латинская Федерация и Соединенные Штаты Центральной Европы заключили оборонительный союз против нашествия коалиции, состоящей из Китая, России и дунайских государств вплоть до Турецкой империи.
М…, с которым я поделился воспоминаниями об Элладе и ее блестящей истории по поводу современной Греции и Архипелага, лет восемь тому назад поглощенного морем, сообщил мне в припадке откровенности, что никто не верит моему возрасту.
— Невозможно дожить до 128 лет, — сказал он мне.