И тут, внезапно, на меня нашло вдохновение. Я вспомнил тараканов и что-то сказанное сенешалем относительно того, что истребление их лежало на обязанности поваренка. Я спросил его, какой способ применялся для этой цели, но, так как такие ничтожные подробности были вне его ведения, он не мог ответить мне. Тогда я вернулся в кухню, где начал тщательные поиски, не без надежды на успех.
Некоторое время я искал напрасно, но наконец, когда я уже начал отчаиваться, я нашел на пыльной полке в кладовой то самое, что я искал. Это был глиняный сосуд, содержащий пасту, которую, несмотря на плесень на ее поверхности, я тотчас узнал; это был состав, который с ручательством может быть применен для истребления всякого рода вредных животных.
Я позвал сенешаля и спросил его, не может ли он дать мне булку белого хлеба; он принес мне ее с растерянным видом. Я вырезал ломоть из середины и начал густо намазывать пасту на него, когда он схватил меня за руку.
— Стойте, — воскликнул он, — ужели вы опрометчиво ищете своей смерти ранее, чем вам суждено?
— Не волнуйтесь, — сказал я ему, — это я не для себя. А теперь не будете ли вы добры показать мне ход на крышу, откуда я мог бы добраться до дракона?
Дрожа с головы до ног, он указал мне лестницу в башне, по которой, однако, не предложил проводить меня; лестница привела меня на нечто, казавшееся похожим на бастион. Я осторожно подполз к парапету и заглянул через него; тут в первый раз я целиком увидел зверя, который лежал прямо подо мной. Я знаю, как наиболее правдивые склонны к преувеличению в таких случаях; но даже приняв во внимание свое возбужденное состояние в тот момент, я думаю, что не ошибусь в определении размеров зверя, сказав, что он был немногим меньше, или даже нисколько не меньше, чем «Diplodocus Carnegii», модель которого находится в Естественно-историческом музее, в то время как вид его был неизмеримо ужаснее.
Я не стыжусь сознаться, что вид его заставил меня настолько потерять самообладание, что на мгновение я испытал почти непреодолимое желание вернуться тем же путем, каким я пришел, раньше, чем животное заметит меня. И все же, оно не было лишено своеобразной красоты; я склонен считать даже, что это был необычно красивый экземпляр этой породы; я был особенно поражен великолепной окраской его чешуи, которая превосходила окраску даже самых крупных питонов. Однако, для непривычного глаза есть, должно быть, нечто в драконе, что внушает больше страха, чем восхищения, и я не был в настроении любоваться видом дракона. Он лежал свернувшись, положив голову назад между крыльями, как птица, и, казалось, дремал. Я думаю, что нечаянно дал знать чем-либо о своем присутствии, так как внезапно я увидел, как роговые пленки поднялись, как шторы, на его глазах, лишенных век, и он уставился на меня с холодным любопытством.
Затем он грузно поднялся на ноги и медленно вытянул шею, пока его ужасная голова не поднялась вровень с зубцами бастиона. Нечего говорить, что при этом я быстро ретировался в место, где, я полагал, мне не грозила немедленная опасность. Но у меня было достаточно присутствия духа, чтобы помнить о цели, для которой я был там: укрепив приготовленный ломоть на железном наконечнике зонтика, я протянул его так далеко, как только хватала рука, по направлению к дракону.
Я полагаю, что его давно не кормили. Голова его молниеносно сверкнула над парапетом, жадно щелкнули челюсти, — и в следующий момент и хлеб и зонтик исчезли в его огромной красной пасти.
Затем голова исчезла. Я слышал отвратительный хрустящий звук, как будто медленно жевали остов зонтика. После этого наступила тишина.
Я снова подполз к парапету и заглянул вниз. Громадное животное облизывало свои покрытые пластинами челюсти, как будто, — что, впрочем, вполне вероятно, — зонтик оказался непривычным лакомством для его пресыщенного вкуса. Оно было теперь занято спокойным перевариванием этой закуски.
Но сердце мое замерло при виде этого. Ибо если зонтик из альпака с ручкой черного дерева мог быть так легко усвоен, то какие могли быть шансы за то, что средство от тараканов произведет какое-нибудь вредное действие? Я был дураком, что возлагал малейшую надежду на такое безнадежное предприятие. Скоро он попросит еще, а у меня не было ничего для него.
Но мало-помалу, в то время, как я с отвращением следил за ним, как зачарованный, мне показалось, что я замечаю легкие признаки беспокойства в поведении гада.
Сначала это было почти ничто; легкое подергивание по временам и моргание, которого раньше я не замечал в его остановившихся глазах, но оно дало мне проблеск надежды. Затем я увидел, как большой гребень на его хребте медленно подымается. Зубцы, окаймлявшие его челюсти, стали дыбом, и он начал злобно клевать свой растянутый оливково-зеленый зоб, который он, очевидно, считал причиной беспокойства.
Как ни мало я знаю о драконах, но даже ребенок мог бы видеть, что этому не по себе. Только, что причиной этому — зонтик или средство от тараканов? Что касается этого, я мог только гадать, и моя судьба, — и судьба принцессы, — зависела от того, который диагноз правилен!
Однако, я недолго ждал. Внезапно животное издало нечто вроде не то мычания, не то рева — самый потрясающий звук, кажется, который мне когда-либо приходилось слышать; затем я не совсем понял, что произошло.
Кажется, с ним был какой-то припадок. Он извивался и катался по земле, ударяя по воздуху своими огромными кожистыми крыльями, сплетаясь в такие узлы, которые я назвал бы невозможными, — если бы не видел их сам, — даже для дракона.
Это продолжалось некоторое время; он развернул свое тело и, казалось, успокоился; как вдруг он выгнулся громадной дугой и совершенно окоченел с распростертыми крыльями почти на полминуты. Потом он внезапно свалился на бок, тяжело дыша, храпя и сотрясаясь, как какой-то чудовищный автомобиль, после чего он вытянулся во всю свою длину раз или два и затем остался лежать неподвижно. Его роскошные краски постепенно уступили место тусклому свинцово-серому цвету… Все было кончено — средство от тараканов все-таки подействовало.
Я не могу сказать, чтобы я испытывал восторг. Я не уверен даже, что не чувствовал некоторых угрызений совести. Правда, я убил дракона, но способом, который вряд ли показался бы св. Георгию достойным спортсмена, хотя обстоятельства не оставляли мне другого выбора.
Однако, я спас принцессу, что в конце концов более главное, и ей не было нужды знать ничего, кроме голого факта, что дракон мертв.
Я собирался спуститься и сообщить ей, что она свободна и может покинуть замок, как вдруг я услышал гудение в воздухе; оглянувшись, я увидел, что на меня сквозь падающий снег несется пожилой человек грозного вида, явно в состоянии крайнего раздражения. Это был дядя принцессы.
Я не знаю, как это случилось, но до этого мгновения я как-то не сознавал, на какие несоответствующие профессиональной этике поступки толкнула меня моя горячность. Но теперь я увидел, хотя и слишком поздно, что, действуя самовольно и дав яд животному, которое, как бы оно ни было свирепо, составляет чужую собственность, я совершил проступок, недостойный уважаемого адвоката. Это был, несомненно, проступок, подлежащий судебному рассмотрению, а дядя принцессы даже мог бы считать это уголовным преступлением.