То, как Жосс произнес это слово, наводило на мысль, что он превратно понял аббатису.
– Мы не запрещаем смеяться, – спокойно объяснила Элевайз. – Только всему есть место и время, не так ли?
– Несомненно.
– Рядом с больничным покоем, под окнами комнаты, в которой скорбящий муж сидит возле умирающей жены… – вряд ли это место для девичьего хихиканья.
– О нет. Конечно, нет. – В голосе Жосса послышалось возмущение. – Во всяком случае, Гунноре следовало лучше владеть собой, ведь она пробыла у вас достаточно долго.
– Да.
Этот случай, незначительный, но весьма досадный, думала Элевайз, – хорошая иллюстрация того, что она пыталась высказать. Гуннора придерживалась только собственных правил. Она жила по ним и, казалось, даже не замечала нужды окружающих.
Жосс что-то пробормотал. Поймав на себе взгляд аббатисы, он сказал:
– Вы отчитали их за этот смех?
– Это сделала не я. Сестра Беата кинулась к Гунноре и Элвере, чтобы утихомирить их и увести подальше от больничного покоя, но сестра Евфимия уже услышала шум. Я так поняла, что она позволила себе сказать что-то резкое. Сэр, она беззаветно заботится о пациентах. И о репутации больницы.
– Я не сомневаюсь в этом. А что произошло дальше в этот день?
– Лицо Гунноры приняло самое каменное из всех каменных выражений, и в том, с каким страданием она удалилась от Элверы и от всех нас, было, в сущности, нечто драматическое. Поразительно… – Казалось, Элевайз была удивлена собственным признанием. – Гуннора обладала редким даром. Человек, обвиняющий ее в чем-то, всегда испытывал чувство собственной вины. Даже тогда, когда Гуннора – как, например, в этом случае – была абсолютно не права. И каждый, кто выговаривал ей, пытался найти себе какое-то оправдание.
– Значит, в тот вечер она ни с кем не говорила?
– Думаю, что нет. Я не могу ручаться за весь вечер, поскольку я не могла все время находиться рядом с ней. Но я сидела возле нее за ужином, потом мы были вместе в комнате отдыха, но Гуннора решительно отвергала любые попытки втянуть ее в разговор. Казалось, она почувствовала облегчение, когда колокол позвал нас на Повечерие, и сразу после службы она отправилась спать.
– Монахини не разговаривают после отхода ко сну?
– Нет. Никогда. В спальне монахиням не разрешается общаться друг с другом.
«Даже не буду объяснять, почему», – подумала Элевайз.
– И никто не встает, не ходит, не покидает спальню?
– Нет. Для зова природы каждой монахине отведено место за занавеской.
– Ах… – Жосс слегка покраснел. – Аббатиса, я приношу свои извинения за вопросы, которые затрагивают столь деликатные стороны общинной жизни. Но…
– Я понимаю, что они необходимы. Продолжайте.
– Услышал бы кто-нибудь, если бы одна из сестер покинула свою постель? Вышла из спальни?
Аббатиса задумалась.
– Я бы ответила, что да, но я могу ошибаться. Наши дни такие долгие, что большинство из нас мгновенно крепко засыпает, пока колокол не призовет нас сначала в полночь на Утреню, а потом, на рассвете, – на Час первый.
– В полночь Гуннора была на службе?
– Да. А на Час первый она не появилась, это вызвало тревогу, и начались ее поиски.
– Значит, она ушла вскоре после полуночи. – Жосс прикрыл глаза – возможно, чтобы лучше представить картину. – Давайте предположим, что, задумывая ночное путешествие, она вернулась на свое место после полуночной службы и приложила усилия, чтобы не заснуть. Скорее всего, она лежала полностью одетой, чтобы избежать риска поднять шум, если бы пришлось снова одеваться. Заметил бы кто-нибудь, если бы все так и произошло?
– Нет. У нас нет привычки подглядывать друг за другом в спальне. К тому же свечи задуваются, как только мы возвращаемся туда после службы.
– Итак, Гуннора дождалась, когда все уснули, бесшумно прошла через спальню, миновав всех спящих сестер…
– Не всех. Кровать Гунноры третья от двери.
– Понятно. Она открыла дверь, и…
– Нет, дверь и так была открыта. Ночь выдалась душная, и мы предпочли оставить дверь распахнутой, чтобы в спальню проникало хоть немного свежего воздуха.
– Ага… Хм… – Жосс снова прикрыл глаза. – Аббатиса, можете ли вы мне позволить осмотреть спальню изнутри?
Элевайз знала, что он попросит об этом. И ответила просто:
– Да.
Она догадалась, что Жосс собрался предпринять. Он попросил аббатису, чтобы в этой длинной, пустой сейчас комнате была восстановлена обстановка той ночи. Она выполнила его просьбу – подперла дверь тем же самым камнем, опустила пологи нескольких первых каморок. Чистота и безукоризненный порядок в комнате порадовали ее; аббатиса была довольна, что сегодня ни одна сестра не оставила свою постель небрежно заправленной. Она показала Жоссу, где спала Гуннора. Он шагнул внутрь соседней каморки и вновь опустил полог.
– А сейчас, аббатиса, не будете ли вы любезны… – сказал он.
Элевайз приблизилась к кровати Гунноры. Было тревожно находиться там, где девушка провела свои последние, одинокие часы. Она сняла обувь и помедлила, считая до пятидесяти. Потом как можно тише подняла полог, проскользнула под ним, на цыпочках пробралась через спальню и вышла.
Как и все монахини, она знала, что третья ступенька деревянной лестницы порой скрипит, поэтому шагнула со второй сразу на четвертую. Затем, по-прежнему с максимальной осторожностью, спустилась вниз.
Спустя несколько минут, когда она уже обувалась, вверху на лестнице показался Жосс.
– Я не слышал вас, – сказал он. – Мои глаза были закрыты. Я позвал вас, но вы не ответили, поэтому я понял, что вы уже снаружи. Я не слышал ни звука, – повторил он, – хотя я-то уж точно не спал! Я прислушивался к вашим шагам.
– Я знаю.
Элевайз почувствовала какое-то странное возбуждение от этого маленького открытия – оказывается, любая монахиня имеет прекрасную возможность покинуть спальню незамеченной!
– Что дальше? – спросила она.
Лицо Жосса помрачнело, и он хмуро сказал:
– Теперь, пожалуйста, покажите мне, где ее нашли.
Аббатиса повела его к задним воротам монастыря. Они выходили на тропинку, которая, извиваясь, вела вниз, в долину. Жосс и Элевайз прошли всего несколько ярдов, как впереди завиднелись крыши постройки над источником и домика монахов. Вскоре они свернули на менее протоптанную тропинку, которая спускалась все круче, по мере того как они приближались к долине.
Аббатиса не была здесь с тех пор, как нашли Гуннору
– Она лежала там, – показала Элевайз. – Прямо у тропинки. Под открытым небом, что было странно.
– Да, – согласился Жосс. – Легко вообразить, что тот, кто убил ее, кем бы он ни был, постарался бы спрятать тело. Если бы убийство обнаружили позже, это явно было бы ему на руку – ну, скажем, у него было бы больше времени, чтобы исчезнуть.
– Тело не просто не было спрятано, – медленно проговорила Элевайз. – Тут нечто большее. Все выглядело так, будто убийца определенно знал, что мы найдем Гуннору. Она была… подготовлена, – это было лучшее слово, которое аббатиса смогла подобрать.
– Подготовлена, – повторил Жосс.
– Руки и ноги были раскинуты так, чтобы тело походило на звезду… – Ох, как же тяжело было это вспоминать! – Такое впечатление, словно кто-то очень постарался, чтобы форма была по возможности более совершенной.
– Чудовищно, – пробормотал Жосс. – Бесчеловечно и ужасно.
Аббатиса не хотела продолжать, но знала, что должна рассказать остальное.
– Ее юбки были откинуты к голове очень аккуратно. Я сразу заметила это. – Поняв, что она пропускает нечто важное, Элевайз добавила: – Не я нашла ее. Гуннору обнаружили два брата-мирянина, буквально через несколько минут после начала поисков. Я как раз шла сюда, когда услышала их крик. Я оказалась третьим человеком, увидевшим ее.
– Понимаю. – В голосе Жосса слышалось сочувствие. – Но продолжайте, вы говорили о юбках.
– Да. – Она сглотнула. – Верхняя и нижняя юбки были откинуты вместе. Их словно сложили трижды. Первую складку сделали на уровне колен, вторую – на уровне бедер, третья легла поперек живота. Как вы уже знаете, вся нижняя половина тела Гунноры была обнажена. И испачкана кровью.