– Просто она была еще непривычна к жизни в монастыре.
«Боже Всемогущий, как же это трудно!» – подумала аббатиса.
– Итак, Милон, она пришла к вам той ночью. И вы… Какое-то время вы провели вместе.
– Мы занимались любовью, – ответил Милон. – Мы занимались любовью много раз, с тех пор как поженились. – На его лице снова появился отсвет улыбки. – А до того – всего один раз. Только мы никому ничего не сказали. А потом – много-много раз, потому что мы стали мужем и женой и нам было можно. Она была беременна. – В голосе Милона отчетливо послышалась гордость. – Вы знаете это, аббатиса?
Элевайз кивнула.
– Да, Милон. Знаю.
– Носить ребенка так скоро после замужества – это было великолепно, правда ведь? – поспешно продолжил он. – Конечно, она ничего не сказала Гунноре. Даже не сказала, что мы женаты. Поэтому, кроме меня, здесь не было никого, с кем Эланора могла бы поболтать о том, как она счастлива, как взволнована. – Милон нахмурился. – Это было грустно. Эланора хотела рассказать все людям. Она любит делиться с кем-нибудь, если случается что-то хорошее. Вот почему ей так трудно живется… так трудно жилось в аббатстве. – Он оглянулся, будто внезапно вспомнив, где находится. – Жилось здесь, – добавил он шепотом.
Элевайз подумала: заметил ли Жосс путаницу в голове Милона между прошлым и настоящим? Обернувшись, чтобы взглянуть на него, она увидела, что суровое выражение на лице Жосса смягчилось. К ярости и гневу примешалась жалость.
Да, мысленно вздохнула аббатиса. Он тоже заметил. Как и я, он разрывается между осуждением юноши за то, что он сделал, и жалостью к его пошатнувшемуся умственному состоянию. Но сейчас нельзя позволить жалости побороть справедливость.
– Ребенок – ваш и Эланоры – был бы богатым? – продолжила аббатиса. – Он – или она? – родился бы состоятельным?
Милон снова закивал.
– Да! Да! Он родился бы в сорочке, это уж точно! Вот в чем все дело, понимаете? – Он нетерпеливо переводил взгляд с Элевайз на Жосса, будто призывая их понять. – Сначала мы думали о нас, не буду это отрицать, думали, как несправедливо получилось, что, когда Диллиан умерла, старый дурак надумал изменить завещание и оставить все Гунноре. А она не хотела этого! – Милон широко развел руки, словно восклицая: «Подумать только!» – Вот в чем глупость-то! Она презирала богатство и все, что с ним связано! Поэтому Гуннора и пришла сюда – это было частью ее замысла. Она собиралась…
В этот момент Жосс прервал его.
– Для вас была невыносима мысль, что состояние дяди жены в конце концов перейдет к аббатству Хокенли, разве не так? Поэтому вы и убили ее.
– Нет! – Вопль, сорвавшийся с уст Милона, был наполнен такой болью, что Элевайз начала осознавать: все это время была права все-таки она.
– Нет никакого смысла продолжать говорить «нет», когда мы… – в бешенстве начал Жосс, но Элевайз перебила его:
– Сэр Жосс, вы позволите?
С видимым усилием он заставил себя замолчать.
Аббатиса повернулась к Милону.
– Значит, Эланора назвала себя Элверой, поселилась в монастыре и встретилась с кузиной. Как она объяснила ей свое появление?
Милон улыбнулся.
– Она сказала Гунноре, что это – пари. Будто я поставил золотую монету, что ей не удастся одурачить всех и каждого, заставив поверить, что она всерьез захотела стать монахиней. А она утверждала, что сможет и, более того, докажет это мне. Конечно, она сказала, что это не продлится слишком долго, что вскоре она притворится, будто передумала, и уйдет. И уж, ясное дело, до того, как они начнут обстригать ее волосы!
«Его смех – задорный, счастливый, словно в целом мире у него нет никаких забот – почти так же страшен, как его стоны», – подумала Элевайз.
Доверчиво заглянув ей в глаза, Милон добавил:
– У нее восхитительные волосы, правда?
К счастью для Элевайз, которая уже не в силах была продолжать, в разговор вмешался Жосс.
– И Гуннора поверила в эту глупую шутку? – В его голосе звучало недоверие. – Разве это не задело ее как глубочайшее неуважение к аббатству? Ведь она сама уже готовилась дать первый из своих постоянных обетов.
«Гуннора не собиралась делать этого», – подумала Элевайз. И она начала понимать, почему.
– Да, поверила, – сказала аббатиса со вздохом. – Гуннора приняла эту историю за чистую монету. Она верила всему, что ей говорила Эланора. Правда, Милон?
– Правда, – ухмыльнулся он. – Так и было. Честно говоря, она тоже, как и Эланора, думала, что это забавно.
– Все время, пока Эланора была здесь, она преследовала гораздо более темные цели, – заявил Жосс. – Вы и ваша жена с самого начала хотели убить Гуннору.
– Говорю вам, все было не так! – закричал Милон. – Мы хотели всего лишь подружиться с ней, хотели ей понравиться, чтобы, получив деньги отца, она отдала бы их нам, а не в аббатство.
– Вы полагали, что нуждаетесь в них в большей степени? – спросила Элевайз с сарказмом в голосе.
Милон повернулся к ней.
– Нет. – Он выглядел задетым. – Не из-за этого.
– Тогда почему? – спросил Жосс.
И опять Милон по очереди посмотрел на них. Встретив взгляд его измученных потемневших глаз, Элевайз подумала, что так же смотрят дикие животные, загнанные охотниками.
Затем, неожиданно обнаружив в себе остатки гордости, Милон встал и расправил плечи. Подняв подбородок, он со спокойным достоинством произнес:
– Потому что я – его сын.
В холодном маленьком помещении воцарилось мертвое молчание.
Спустя вечность Жосс повторил:
– Его сын…
В голове Элевайз внезапно родилась одна важная мысль. Глупость, конечно, подумала она, слишком уж много поставлено на карту.
– Ваш брак незаконен, если сэр Алард и в самом деле ваш отец, – сказала она. – При двоюродном родстве браки запрещены.
Милон опустил глаза.
– Я знаю. Но Эланора… она не догадывалась, что я сын Аларда. Я не хотел огорчать ее, ведь мы так сильно любили друг друга. Наш брак был единственным выходом. Понимаете, нам никогда не разрешили бы быть вместе, если бы мы не поженились. Поэтому я никогда не говорил ей, кто я в действительности.
– Но сэр Алард-то ведь должен был сказать! – запротестовал Жосс. – Боже великий на небесах, тебе следовало быть более ответственным, ты не должен был позволить такой союз, как бы сильно эти двое ни хотели соединиться!
Милон подождал, пока буря утихнет («Жосс доведен до крайности, если уж он решился на богохульство, – отметила про себя Элевайз, – хотя причина его недовольства вполне понятна»), и затем ответил:
– Алард не мог сказать ей, поскольку сам ничего не знал.
– Тогда как же вы можете быть столь уверены? – мягко спросила Элевайз.
– Мне сказала моя матушка, – объяснил Милон. – Когда она умирала, я был единственным, кого она хотела видеть рядом. – По его лицу скользнула быстрая ироничная улыбка. – Это не очень понравилось моим братьям, но они и без того всегда завидовали мне. Понимаете, я был другой. Если уж на то пошло, я и выглядел иначе. И я всегда был любимцем моей матушки. Даже когда они все сговаривались против меня, она неизменно была на моей стороне. – Милон глубоко вздохнул, затем, словно вернувшись в настоящее, продолжил: – Ей недолго оставалось жить, все так говорили, поэтому я сделал как она просила и поднялся в ее комнату. – Его нос сморщился. – Там плохо пахло. Она плохо пахла. Мне там не понравилось, и я хотел уже вернуться к Эланоре, когда матушка прошептала, что я должен пойти и отыскать моего отца. Я сказал: «Хорошо, я приведу его», – но она схватила меня за руку и объяснила, что не имеет в виду его. Она имела в виду моего настоящего отца.
– Должно быть, для вас это было страшным потрясением, – сказала Элевайз ровным голосом.
– О да! – согласился Милон. – Конечно, хотя, когда это дошло до меня, я все понял. Я сообразил, что это объясняет многое из того, что происходило в моем детстве. Потом мне стало интересно, и я попросил матушку рассказать мне о нем. О моем отце.