Командор в очередной раз вздохнул и весь остаток дня был до странности немногословен, чем весьма порадовал супругу, которая справедливо опасалась возврата к разговору о ее постоянных отлучках. Но Юрг упорно молчал, и когда они затворились в своей полутемной спаленке, ей срочно потребовалось изыскивать нейтральную тему для традиционной вечерней беседы:
— А кстати, муж мой, любовь моя, что это за ребячьи конфликты на мифологической почве? Помню, когда ты меня в подземелье нашего замка сказками забавлял, я воспринимала их не так придирчиво…
— Подрастающее поколение, знаешь ли, чересчур критически настроено. Вопросы задавать начали, доросли — хотя у нас на Земле такие карапузы только «ма-ма» да «бу-бу» лепечут. А я ведь, если честно признаться, только рассказывать могу, а вот комментировать — увольте!
— Бедненький ты мой, — сонно протянула она, чтобы хоть что-нибудь сказать.
— А что? Ведь если трезво рассудить, то Али-Баба — ворюга беззастенчивый, жена его — врунья; о Язоне с его дубленкой, у спящего дракона умыкнутой, и говорить не приходится. А Геракл, тот и вовсе экологический бандит: дикую лань керинейскую, самочку на выданье, поймал и к царскому столу доставил; льва пещерного, вымерший, между прочим, вид, по черепу звезданул дубиной, после чего придушил; трехголовую змею-мутанта огнем пожег, подземных собачек и свинок-вепрей там всяких обижал ну прямо по-хулигански, о птичках меднокрылых и говорить не приходится…
— Негодя-а-ай… — зевнула принцесса.
Это еще не проблемы, это цветочки! А вот скажи, как на пальцах объяснить этим не по возрасту развитым малолеткам, что родителями Геракла считались Алкмена и Амфитрион, и, тем не менее, он был сыном Зевса? А что они с братцем Ификлом были двойняшками, но от разных отцов? Мамочка, однако, была зело шаловлива… А его негалантное обращение с Ипполитой, царицей амазонок? Овладеть поясом — это в традициях поэтического иносказания означало попросту трахнуть. Извини. Но ведь как? Хоронить же потом пришлось старую деву. Ну а то, что он целый год носил женское платье, доказывает только то, что в эллинском обществе не считалось зазорным и…
— Дорогой, может, достаточно про эллинское общество? — пробормотала принцесса. — Пусть хоть в моем представлении Геракл останется идеальным мужчиной.
— Ну, как мужику ему до идеала — то есть до меня — ого-го как далеко, — не без скромности заметил командор. — Видал я его статуи в масштабе один к одному… Ты что, уже спишь?
— Угу. Идеальные мужчины, между прочим, не тратят столько времени на разговоры.
— Да я только к тому, что завтра с утречка смотаюсь на Землю. На предмет ограбления всех, какие попадутся, магазинов детской книги. И еще… Сэнни, мне бы золотишка немного…
У принцессы весь сон как ветром сдуло. На Землю… А что, если он не вернется к вечеру? До маггиров остался один переход, и Горон ждать не будет. Только нельзя показывать своего испуга.
— Ну, зачем тебе такая дрянь? — протянула она лениво.
— Да я Алэлу обещал при первом удобном случае привезти с Земли один алмаз. На Джаспере, оказывается, их вовсе нет, а для копии свахейского шара, который он мастерит, требуется их около сотни.
— Ну, так привези сотню, — пожала плечами принцесса. — Вели Эрму спуститься в подземелье, там всякой золотой утвари видимо-невидимо. Мы же золота не любим.
— Все равно дороговато. Колдовство дешевле. Вот Алэл — он сейчас что ни день повелителем земных недр себя объявляет — взяв за образец хотя бы крошечный алмазик, может любую морскую галечку в громадный бриллиант превратить. Это ему раз плюнуть и главное — задаром.
— Что-то я в этом шаре алмазов не заметила, — засомневалась мона Сэниа.
— Ну, ты ведь пробыла там всего несколько мгновений, пока крыша не начала рушиться. А я тоже не с первого раза их углядел, уж чересчур там все бьет в глаза сверканием да переливами. А потом смотрю — очень уж правильный квадрат, весь гранатами кровавыми выложен, а с него прямо вверх устремляется алмазная стрелка… Тут меня и осенило: так можно было обозначить только то место, откуда начинается дорога к звездам.
— Дорога к звездам начнется, если ты меня поцелуешь…
…и если ты завтра успеешь вернуться до заката, муж мой, любовь моя.
— Это — алмаз, — она торопливо протянула Алэлу на раскрытой ладони сверкающий всеми брызгами радуги многогранник, который и сама-то держала в руках впервые в жизни. Но сейчас у нее не было времени его разглядывать.
— Благодарю, владетельная мона. — Он царственно склонил кудлатую голову; волосы его подхватывал простой кожаный ремешок, перечеркивая изображение лазоревого кристалла, нарисованного у него на лбу явно не рукой Ардиени. — Я верну тебе сей волшебный камень, когда закончу возводить это самоцветное чудо, какое не удалось создать еще ни одному королю.
Мона Сэниа незаметно вздохнула: бедный маленький король, за всю свою жизнь он, похоже, не воздвиг ничего такого, что могло бы увековечить его имя; теперь вот радуется, что хотя бы копирует чужое творение.
— Я думаю, о мудрый властитель, что Первозданные острова еще много веков не увидят ничего подобного! — воскликнула она, вложив в свои интонации максимум положенного восторга.
Сегодня, как впрочем, и все последние дни, Алэл был повелителем камня; если бы не это, она заподозрила бы, что он сегодня взял на себя власть над живой плотью, а отсюда недалеко и до проверки искренности. Впредь надо будет удерживаться от столь примитивной лести.
— Это еще только начало, а то ли еще будет! — горделиво пообещал ничего не заподозривший король.
Забыл, наверное, что она в свое время воочию видела то, что ему еще предстояло возвести. А вот постороннему зрителю даже то немногое, что он успел сделать, должно было показаться чудом.
Маленький островок, на котором расположился королевский дом, (его нарочитая скромность не позволяла назвать это строение «дворцом»), зеленой конической пирамидой круто поднимался над морем, соединенный с соседними островами множеством горбатых ажурных мостков; вдоль берега тянулась кольцевая пристань, и широкие пологие ступени открывали любому островитянину доступ к королевскому жилищу, как бы врезанному в тело горы. Все склоны покрывал сплошной благоухающий сад, под зеленью которого таились немногочисленные лесенки, ведущие наверх, где на плоско срезанной вершине расположились поодаль друг от друга пять довольно крупных «термитников». Как видно, это были обиталища свяничей, потому что кишели эти твари здесь как в муравейнике, так что принцесса едва удерживалась от того, чтобы не подобрать на всякий случай юбку; но шестиногие пучеглазики, деловито снующие между кучами морской гальки и громадной прозрачной чашей, занимавшей всю середину площадки, столь же брезгливо избегали прикосновения к ее сандалиям.
Посередине площадки сверкал вогнутый фундамент — как минимум стеклянный, но, скорее всего хрустальный; с подоблачной высоты он напомнил ей гигантское блюдце. На бесцветном дне Алэлова творения уже расположился значительный фрагмент пестрой свахейской мозаики, набранной из диковинных самоцветов, большинства которых мона Сэниа не видала даже в отцовском дворце. Хитроумный Алэл это здорово придумал — сделать стены шара прозрачными, в отличие от оригинала, так что после окончания работы можно будет разглядывать карту далекой Свахи не проникая внутрь гигантского глобуса, а снаружи.
Даже сейчас, когда солнце склонилось к самому морю, мозаика искрилась, точно парадная корона ее отца, которую он не надевал на памяти Сэнни ни разу, отведя ей роль декоративной принадлежности тронного зала.
— Ты намерен продолжать свои труды и ночью, неутомимый король? — Мона Сэниа опасливо покосилась на солнце.
— Нет, косые лучи искажают оттенки, а я не хочу ошибаться, — проговорил Алэл, машинально перекатывая из ладони в ладонь холодный алмазик. — Пожалуй, я еще немного задержусь здесь: нужно наготовить на завтра побольше этих диковинок… Тебе интересно, как я это делаю?