Внутренний голос, всегда так заботливо ее опекавший, на сей раз не потрудился даже предупредить об опасности.
Оскаленные челюсти щелкнули возле самого носа принцессы, и она невольно отпрянула.
— Ты чего? — удивленно спросил мальчик, снова пристроившийся на колени к ёр-Роёру.
— Запашок, знаешь ли… — прошептала она, чуть ли не виновато, в то же время не без легкого злорадства наблюдая, как обескураженный создатель призрака неловкими пассами уничтожает свое творение.
— Да ну? Это тебе почудилось, ару-Ёрни не умеет творить запаха. — безапелляционно заявил мальчишка. — Ну а теперь попробую я.
Она еще успела подумать, что сей чересчур непосредственный отрок, больше похожий на ощипанного гусенка, чем на ученика чародеев, несомненно, является всеобщим баловнем, которому все дозволено; в следующий же миг пол под нею исчез, и она почувствовала себя парящей над голубой сияющей бездной. Где-то далеко внизу жадно плескалось море, одевая ее отраженным свечением, словно надеясь, что лунное серебро увлечет ее своей тяжестью в погибельную глубину.
Тем не менее, ее ступни продолжали чувствовать под собой твердую опору, а пугаться пустоты под ногами мог кто угодно, только не тот, кто рожден на Джаспере. Мона Сэниа опустила глаза, тихонько улыбнулась и вдруг подумала, что точно так же должен был чувствовать себя вознесенный над морем Рекс… если бы он вообще способен был хоть что-то чувствовать. Ты нашла слово!
— … мы слишком утомлены, чтобы рукоплескать тебе, Фаёли, — доносился меж тем откуда-то издалека скрипучий голос. — Фантазии твоих видений великолепны, но здесь они вряд ли уместны. Проводи эту девочку, которая даже не может осмыслить то, что рисует наш чародейный дар… если, конечно, сам отважишься пройти над блистательной бездной собственных снов.
Непостижимо! Маги бог весть, в котором колене, и не могут уловить, что ее от всех этих низкопробных фокусов охраняют чары гораздо более могущественные, чем те, которыми владеют они все вместе взятые. Они даже не допускают мысли, что она принадлежит к совсем другим разумным обитателям Вселенной, чем столь презираемые ими кампьерры, которых они с высоты своего величия именуют «эти пещерные»…
И только мальчик, задумчиво и совсем не по-детски оглядывающий ее с ног до головы, тихо проговорил:
— Я бы не торопился, я бы не торопился… Но боюсь, что даже я ничего не смогу для тебя сделать. Их вон сколько, а я один. Но я дарю тебе право произнести еще одно слово. Скажи его.
Она пожала плечами: то, что пришло ей на ум, в данной ситуации было просто бессмысленно. Скажи!
— Рекс… — прошептала она, и в тот же миг сияние, озарявшее ее снизу серебряным блеском, исчезло вместе с шумом морского прибоя.
В полутьме снова тихохонько колебались разноцветные язычки лампадок. Кто-то со скрипом отодвинул тяжелый стул, мона Сэниа различила лишь сутулый силуэт, направляющийся к месту, занятому лохматым зверем.
— Пошла, пошла, не до тебя. — Он, тяжело опираясь на край стола, поднялся на кафедру и замахнулся на обезьяну; та проворно скатилась под стол. — Ты, что явилась сюда из варварских подлесий, знай, что мне ничего не стоило бы сейчас вызвать ураган, способный унести тебя обратно в твою зловонную пещеру. Но, во-первых, мы дали слово Лунному Властелину, что наши чары никогда не вторгнутся в стихию воздуха. А во-вторых…
Он уселся в освободившееся кресло, и в душном полумраке этого кабинета, который так не соответствовал ее представлениям о волшебных чертогах, ей снова померещилось, что перед нею ее собственный отец-король, председательствующий в своем диване.
— Во-вторых, ты произнесла слово.
— Ты забываешься, олиё-Омм-олиё! — Визгливый голосок вонзался в барабанные перепонки, как рыбья косточка в больной зуб. — Женщина не может иметь голоса в кафедрионе!
Олиё-Омм-олиё выдержал превосходную паузу — уж этими дешевыми приемами отлично владели и в отцовском диване, и в здешнем так называемом кафедрионе.
— Формально ты прав, ён-Пакуё, — констатировал он. — И для того, чтобы обойти эту формальность, я впредь до последующего моего распоряжения лишаю эту женщину статуса человека и присваиваю ей статус фантома. С правом разумной речи.
Принцесса мысленно восхитилась — нет, этот маггир все-таки давал ее папеньке сто очков вперед!
— Пусть древнейший подтвердит! — не унимался дотошный кляузник.
Из-под стола выползла обезьяна, дотянулась до спинки крайнего в левом ряду кресла и поднялась на задние лапы, заглядывая сбоку в лицо старцу — похоже, спящему. Бесцеремонно похлопала его по темени. Тот медленно, словно с трудом, наклонил голову. Обезьяна удовлетворенно ухнула, трижды хлопнула в ладоши и снова убралась под стол.
— Постарайся быть краткой, — повелел глава собрания, благосклонно кивая принцессе.
— Уж как получится, — с обезоруживающей улыбкой слегка поклонилась она. — Я пришла к вам издалека, о великие маггиры, чтобы просить о помощи. Мне нужен амулет, способный снять заклятие с заколдованной горы. Она одета туманом, столь плотным, что в нем не может передвигаться ни человек, ни зверь. Он похож на то, что вы зовете «лунной поволокой», хотя на самом деле это, вероятно, не одно и то же.
Некоторое время стояло недоуменное молчание. Потом кто-то подавился смешком:
— Нет, эти пещерные просто неподражаемы: прислали ребенка, и зачем — амулет выпросить! Такая вот игрушка…
Мона Сэниа почему-то подумала, что сейчас самое время влепить в потолок осветительный разряд. Впечатляющее получилось бы зрелище.
И все погубишь.
Естественно. Потому и воздерживаюсь.
— Судя по вашей реакции, — проговорила она холодно, — таковой амулет у вас имеется. Вопрос в цене.
— Ну, хватит, — проговорил кто-то доселе молчавший и, резко отодвинув стул, направился к выходу. — Мы все слишком устали, чтобы забавляться подобным образом.
И тут случилось совсем неожиданное: обезьяна снова выметнулась из-под стола, проворно догнала его, опираясь на костяшки пальцев и, поймав его за край серебряной безрукавки, резко дернула назад, повелительным жестом указав на опустевшее место. Еще удивительнее было то, что маггир ей беспрекословно повиновался.
— Кажется, тут кто-то говорил о цене, — неожиданно рявкнул ёр-Роёр.
Сразу видно, практичный малый. Торгуйся, если умеешь!
— Тогда вопрос в том, что именно цените вы, всемогущие чародеи, которым и так все доступно. — Она уже чувствовала себя совершенно свободно, словно на Большом Королевском Совете. Детские привычки неискоренимы.
— Твои представления о маггирах, как и у всех пещерных жителей, в достаточной степени иллюзорны, — негромко, с редкостным занудством проговорил председательствующий. — Дабы избежать последующих разочарований, мы никогда не преувеличиваем своих возможностей. Для того же, чтобы обладать истинным всемогуществом, нужно быть, по крайней мере, богом.
Однако какое редкостное сочетание: чувство собственного достоинства, доходящее до самодовольства, и столь трезвая самооценка! Вызывает уважение.
Вот и попробуй сыграть на нервом.
— Меня всегда учили преклоняться перед тем, кто превыше всего ценит истину. — На самом-то деле в королевском дворце ее учили совсем другому, но послушная своему безошибочному внутреннему голосу, она склонилась в самом почтительном реверансе, какой и не снился ее придворным наставницам. — Но как усомниться в могуществе тех, кто сумел на три дня затмить солнце, чтобы одолеть нечисть, завладевшую умами людей?
Кто-то неуважительно фыркнул, отчего погасла одна из лампадок.
— Такое солнечное затмение случается раз в несколько тысячелетий, — возразил глава маггиров, как видно абсолютно невосприимчивый к лести, но трепетно оберегающий исторические реалии. — Небесные светила нам неподвластны. Наследственная память, которой наделены некоторые из нас, хранила предсказание об этом бедствии, но мы намеренно не сообщили о нем изгнавшим нас кампьеррам.