Обезьяна уже не визжала — это был истошный младенческий вопль, с которым она металась по золотой паутине, словно пытаясь отвлечь внимание на себя; в последний момент, когда орудие ордынца уже было на уровне головы Фаёли, она прыгнула наперерез ему и, обхватив мальчика цепкими лапами, закрыла его своей волосатой тушей.
Кольцо на миг замерло, точно раздумывая, немного покачалось, примериваясь, и мгновенным броском ринулось к обезьяньей голове, одевая ее туманным нимбом; в следующий миг оно скользнуло сверху вниз на шею обреченного зверя и начало стремительно уменьшаться в размерах, наливаясь блеском раскаленного металла. Плач перешел в хрип, передние лапы попытались сбросить полыхающую удавку — обезьяна, запрокидываясь, повисла вниз головой, но изуверское орудие, от которого по всей шкуре уже бежали огненные змеи, продолжало сжиматься, и дымящаяся лохматая туша, сорвавшись с высоты, понеслась к земле, отчаянно суча всеми четырьмя лапами.
И, обгоняя ее, падающей звездочкой, сверкнул янтарный огонек — это Фаёли, от страха позабывший обо всех своих колдовских способностях, выронил амулет, цепляясь за раскачивающуюся сеть.
Кокон Ветров, золотая причуда маггиров, с нежным звоном ударился о каменный пол и, точно мячик, отскочил прямо в протянутую руку ордынца; одновременно тело обезьяны с омерзительным, каким-то сырым плюхающим звуком врезалось в пол пещеры чуть поодаль. Он брезгливо посторонился, потряхивая краем плаща, па который брызнули кровавые капли, и снова поднял руку с очередным кольцом, нацеливаясь на Фаёли…
Мона Сэниа выхватила десинтор, рванула рычажок калибратора вниз, до упора, и прежде чем ее противник успел обернуться на этот звук, нажала на спуск. Разряд максимальной мощности, беззвучный и ослепительный, полыхнул, точно осколок голубого солнца, и на фоне мгновенно раскалившейся докрасна каменной глыбы стало видно как, дымясь, оседает кучка праха — бренные останки непобедимого доселе ордынца вместе с его пернатым спутником и всеми сатанинскими кольцами вместе взятыми.
Единственное, что осталось нетленным, это крошево золотой скорлупы, еще совсем недавно бывшей всесильным амулетом, ради которого она прилетела на эту землю. Но вздыхать и сокрушаться — это для девочки из сказки. Она больше не была ею.
Значит, все.
Нет, не все. И ты сама этого не хочешь.
Мона Сэниа вздохнула, на всякий случай глянула вверх, словно пытаясь отыскать что-то, что оправдало бы ее дальнейшее пребывание здесь; мальчик все еще висел под колоколом, вцепившись в переплетение сети мертвой хваткой и зажмурившись.
— Спускайся, Фаёли, — проговорила она севшим голосом. — Сказка кончилась.
Мальчишка открыл глаза и изогнулся, оглядывая сверху оскверненную пещеру.
— Не-а, — откликнулся он; — я слыхал, что они всегда нападают вдвоем…
— Ты видишь второго?
— Вроде слышу…
Наверху что-то опять задребезжало. Она стремительно переместилась к основанию лестницы, уже не обращая внимания на то, какое впечатление это произведет на впавших в оцепенение маггиров. Произвело. Но она уже падала на колено, одновременно переводя десинтор на узкий луч (не обрушить бы свод!), и вовремя: прямо перед нею бесшумно возникла новая двуглавая тень. Ни секунды не раздумывая, она рубанула лучом наискось, чтобы одним ударом покончить и с крэгом, и с хозяином, не давая им времени послать к своим возможным сообщникам призыв о помощи. Боевая сноровка ей не изменила: ни вскрика, ни писка, только шипение крови, обращающейся в смрадный дым.
Она поднялась с колена, выжгла еще корчившиеся обрубки — с яростной тщательностью, до серого пепла. Обернулась, на прощание отыскивая глазами ёр-Роёра.
Ты что, хочешь их оставить? Сейчас? Это невозможно!
Замолчи. Такова моя королевская воля.
— Приблизься, — велела она маггиру, взиравшему на нее в состоянии какого-то экстатического оцепенения. — Возьми вот это, вдруг их окажется больше двоих. Стреляй сразу, не давая им оглядеться. Нажимать вот здесь.
Грозное джасперянское оружие перешло в руки ошеломленного бесценным даром невестийца.
Вот теперь действительно было все.
Не оставляй их, ведь они только сейчас признали тебя равной себе; вместе с ними ты возвысишься…
Тебе велено молчать.
— Олиё-Омм-олиё, я не могу сейчас точно назвать день, когда это произойдет, но я вернусь. Непременно. И вручу тебе амулет арза-Ёрата.
— Но у нас нет в обмен другого Кокона Ветров…
— Догадываюсь. Но я дала слово, что он будет принадлежать вам. Пусть он напоминает о вашей родине, на которую вы так мечтаете вернуться.
Она ограничилась сдержанным кивком, как равная равному и, перепрыгнув через смрадно чадящий прах, побежала вверх по лестнице, чтобы еще раз не унижать их всех демонстрацией своего могущества, совершая перелет через ничто.
Только вот куда — перелет?
Проклятие, заколдовали-таки ее они, троевластные. Усыпить не удалось, но зато начисто лишили ощущения времени. Ведь она обещала Алэлу, что вернет свахейский амулет через несколько минут…
Значит, к Алэлу.
Плешивая вершина королевского холма была безлюдна, да иначе и быть не могло — солнце уже перевалило за полдень, королю не пристало бесцельно ждать. Десятка полтора свяничей грели мохнатые спинки, поджав лапы; внизу разбегались влево и вправо цепочки малых островков с разноцветными шляпками круглых островерхих крыш — скромные и приветливые жилища рыбаков, тоже скромных и всегда довольных и собственным существованием, лишенным беспокойства волшебных перелетов, и уж конечно своим мудрым королем, повелителем пяти стихий.
У причалов пусто, а подалее виднеются немногочисленные крутобокие лодчонки, рассеянные по неспокойному сине-барашковому морю; недосуг их повелителю утихомиривать неподвластную ему сегодня стихию, слишком занят он все последние дни своим монаршим капризом, поэтому подвластна ему лишь стихия земли. Имеет право — чем бы его величество ни тешилось…
Однако и дома ждут.
Она положила «свахейскую ракушку» на отполированную до зеркального блеска лазуритовую пластину, подумала мельком, что надо бы оставить что-нибудь в знак извинения — был когда-то разговор о лесной землянике… Да, чертовски неловко получилось. Но на оправдания нет времени.
Такой вот неприятный осадок на душе пришлось уносить с собой в Бирюзовый Дол.
Здесь, к счастью, все было более чем спокойно — разнежившийся на солнышке благородный эрл, подложив под отнюдь не аристократический зад потрепанную земную книжицу, сидел на пороге привратного кораблика, откуда они вместе с Флейжем лениво отпускали сугубо пристойные шуточки по адресу Киха, который, скрестив ноги и заложив правую руку за спину, сидел на траве, одной левой обороняясь от юного принца, нападавшего на него с деревянным мечом. Над ними, тоже ленивее некуда, парила Гуен.
— Обедали? А где все? — выпалила принцесса, торопливо придумывая, что бы сказать в свое оправдание.
— Уже два раза ланчевали, тебя ждем, твое мое величество. Что же касаемо народонаселения, то смею доложить: Эрм в замке, Пы на берегу, приглядывает за строительством; Борб получил увольнительную, у него какой-то семейный сабантуй; Дуз с Оськой балуется — что-то Ардинька давно не появлялась; Сорк после ночного караула отсыпается. Кукушонок где-то своего птенца уму-разуму учит. А наш певчий строфион, как я полагал, с тобой. Или нет?
— Я думала, он тоже полетит сюда, так что за руку не держала, — пробормотала она облегченно — стало быть, Юргу неизвестно, что после Ала-Рани она еще где-то побывала. — Мы у него на чердаке просидели, видишь, я вся в пыли. Он все глядел на дом рокотанщика, где дама его сердца обитала, сокрушался; а потом вдруг увидал на улице другую свою пассию, ну ты понимаешь, ту, у которой он ночевал…