— Не могу. Духи тем же, что и мы заняты, -пожал плечами Змей. — Не нравится — жуй сапог.
— Эх, вот так и помрешь голодным, — Од рассеянно почесал грудь сквозь замшевую свою рубаху и направился к стойке.
— Горячее, — с наслаждением отхлебнула из своей кружки Лана.- Как умудрился?
Вопрос предназначался дракону, но ответил почему-то Змей:
— Огнедышащий он, или как?
— Ни разу не видела, чтобы он огнепыхал…- удивилась Лана.
— А вот для тебя пыхнул! — язвительно выдал дракон и обиженно замолк.
— Люди-человеки! Я бурбон нашел! А значит, есть жизнь после конца света! — возликовал из-под стойки Один.
— Ну, началось…- выдохнул обреченно Змей.
— Беглянка, давай накапаю — сразу повеселеешь! — подошел великан побулькивая бутылкой.
— Что-то я сомневаюсь…- Лана чувствовала, что бурбон может ее просто свалить на месте, но Кочерыжка посмотрел таким взглядом, что она невольно протянула полуопустевшую уже кружку.
— Лана, не пачкай бурбон в кофе, выпей так, — устало пробасил Од и в ответ протянул ей бутыль.- Раз не было у нас тризны по недомерку и вряд ли будет по нам… То не нажраться ли сейчас? — широкое лицо Кочерыжки посуровело и добродушные обычно глаза блеснули холодком.
Стоящий рядом Змей потянулся и перехватил у Одна бутылку, отпил, крякнул в кулак:
— Ну и гадость же вы пьете, люди!
— Это еще ничего так гадость. Бывает и похуже, — отпил в свой черед дракон.
— У моего народа было принято веселиться на поминках, — оскалился Кочерыжка, всматриваясь в дракона.
— А у нас поминки, вроде как, довольно мрачное мероприятие, но закончиться могли и плясками под гармошку, и дракой, — Виймэ протянул бутылку Лане.
— Непредсказуемые вы, драконы, — удивился великан.
— Драконы? Какие, к лешему, драконы?! Я про русских говорю! — рассмеялся юноша.
— Вот те на…почти сосед, значит! — уважительно осклабился Од.
Бутылка обошла всех еще по кругу и опустела. Все они, не сговариваясь, обернулись лицами к Городу. Тьма билась о стекла уцелевших витрин, вползала чадом пожаров, указывая уцелевшим, что скоро, совсем скоро не останется ничего — один лишь прах и тишина. Каждый из них вспоминал сейчас, с чем прощался. Охотница, сделавшая смыслом жизни защиту людей от тварей тьмы, вспоминала того, кто однажды спас этот мир, умерев в огне — самую страшную и опасную Тварь, монстра, ставшего ей другом. Жалела ли она о том, что так и не подпустила Повелителя Темных Путей ближе своей вытянутой руки? Нет. Жалела лишь о том, что расстались они рассорившись. И все билась в голове безнадежная мысль, позабытое давно стихотворение «С любимыми не расставайтесь«… Должно быть, автор заплатил горькую цену за эту строку.
Кочерыжка вспоминал долгие годы скитаний по чужим мирам и времени. Вспоминал хрупкого невысоклика, недомерка, более всего в жизни любившего Небо. Любило ли Небо в ответ? Небо в ответ смеялось. Ведь Твари летать не могут…Только Тир презрел законы, по которым ему полагалось жить лишь алчной ненавистью и жаждой смерти. Зверь нашел свои стальные крылья.
А Змей молился. Еще тогда, в человеческой его жизни, мать не крестила его лишь потому, что отец пообещал убить любого из священников, кто посмеет подойти к его сыну со Святыми Дарами. И его не ослушались. Мать не хотела платить такую цену. Молитва его стремилась не в небо, и обращена была не к Белому Богу людского племени. Змей говорил с погибшим сыном, которого ни разу не обнял, которого преследовал всю его смертную жизнь в этом и других мирах. Не мог Змей нести нестерпимо тяжелое бремя не прощенной вины. Как никто другой, Змей чувствовал близость развязки и ужасался этому. Погибнет он и, спустя сотни лет, где-то родится новый бессмертный, в жилах которого будут похрустывать острыми гранями песчинки Времени. Да, Змей ужасался. Но и ликовал. Где-то живы сейчас две девочки — плоть от плоти его — внучка и правнучка. Пусть не будет этого мира… Но они-то останутся живы, Волк об этом позаботится. Так что смотрел Великий Змей в пылающую голодную тьму Города и улыбался.
И только внутри дракона зарождался холодный нестерпимый огонь. Разрушитель рвался в этот мир, сдерживаемый только огненным сопротивлением драконьей души. Если бы кто-то спросил Виймэ, что он чувствует сейчас, он ответил бы — зависть и тоску. Да, он завидовал тем, с кем делил дурнотный тепловатый бурбон. Вот сидит рядом с ним женщина, которую он назвал когда-то «своей» и отрекся от нее, предал, обокрал, отнял то, что делает человека человеком — возможность созидать. Не оставил ей ничего, кроме искристо-ледяного клинка ее ненависти, да неосмысленного «драконьего дара», о котором она старалась забыть. Нашла его женщина новую семью, с которой согласна разделить смерть. А с ним отказалась жизнь разделить. Не прощает охотница предателей. Дракон видел, что никто из этой троицы не верит в благополучный исход. Они просто готовились к последнему, смертельному выходу на арену. Ни к чему им были слова прощания — тишина объединяла их. Тишина и гордость. Дракон жалел лишь о том, что не может разделить с ними радость братства, хоть смерть разделить и придется. Знал дракон, что оболочка, в которую приходит Разрушитель погибает вместе с миром. Какая ирония.
Молчание нарушил Од:
— Эх, жаль, что все бабы сейчас такие перепуганные! Хорошо было бы напоследок того…
— Од, а никто тебе раньше не говорил, что все беды из-за баб? — риторически осведомилась Лана, поднимаясь с дивана.
— Что, правда?! — выкатил остекленевшие от алкоголя глаза Кочерыжка.- Недомерок говорил, но я подумал, что он это от зависти. Кто на него такого позарится? Вот и плюется ядом Растреклятое Его Величество…- великан уже поскрипывал своими сапожищами в сторону выбитой витрины, через которую деловито и дробно перешагивала огромная сороконожка. Молот с сочным треском врезался в буро-зеленую плоть насекомого, разбрызгивая по стенам жирные ошметки.
— И откуда выползли только? Ты посмотри, Змей! Из такой целый птеродактиль «выкукоклиться» мог бы! — с пьяным восторгом Один поднимал сороконожку над полом, чтоб все оценили масштаб его восхищения и омерзения.
— Од, это — сороконожка. Из нее бабочка бы не выкок-, выкуко-..Никто бы из нее не вылупился! — не смогла повторить новоизобретенный Кочерыжкой глагол Лана.- Смекаешь?
— Еще как вылупилось бы! Ты, Беглянка, ботанику в школе плохо учила, вот и не знаешь, — громогласно рассмеялся Кочерыжка.
— Од, ботаника — это наука, изучающая…а, не важно. Какая уж теперь разница? — махнула рукой девушка.
— Вот и я говорю! Поди ж ты, вылупилось что-то вроде дружка твоего, — Од пихнул ее в бок и лукаво подмигнул. Лана от этого тычка чуть не свалилась на асфальт.
— Он мне не дружок. Ты, Од, как выпьешь, впадаешь сразу в дичайшую ересь! Как тебя на костре не спалили? — ворчала себе под нос охотница, стараясь стряхнуть с себя незаметно подкравшийся хмель.
— Так пытались, Ланочка, пытались, но живучий я…И убедительным могу быть до крайности! — Од любовно отер рукавом и благодарно поцеловал молот. На бороде у него от этого поцелуя остался прилипший кусочек чего-то сильно напоминающего мозг.
Змей и дракон молча следовали за беседующими.
— Вы заметили, людей на улицах почти нет. Попрятались, наверно, — оглянулась Лана.
— И правильно сделали. Дома и стены лечат, — бессвязно подтвердил Од и громко икнул.
— Викинг прав — кое-где людей домовые берегут, — кивнул Змей.
— Так даже лучше — под руку никто не лезет? — улыбнулась Лана. Странное это дело — бурбон. Впрочем, улыбка тут же сползла с ее лица — на перекресток перед ними вышли четыре девушки. Подпорченный гарью ветер живописно развевал их почти прозрачные одежды.
— А вот и девочки! — взревел счастливый Од. — Дамы, позвольте осведомиться, что делаете вы в столь поздний час на улице?! — и попытался присесть в грациозном книксене, что больше напоминало пьяную пляску медведя-шатуна.