– Опаньки, – Мэри встала в проходе, глядя на двух парней, что уставились друг на друга с бутылками в руках. – Я не помешала?
– Нет, дорогая, зайди, нам нужна твоя помощь.
Мэри изящной походкой подплыла к Сириусу, который приобнял ее, заглянув в ее карие глаза.
– Скажи мне, Мэри, на что бы нам поспорить с мистером Лунатиком?
– Спор? – она сверкнула глазами, улыбнувшись ему и Римусу. – Обожаю это. А на что ты всегда споришь, Блэк? – она многозначительно посмотрела на него.
– Ой, брось. Это слишком легко.
– Уверен, что легко? – она прикусила язык, взмахнув ресницами. – Для него.
Мэри стрельнула глазками в сторону Римуса и удалилась, заведя в Сириусе какой–то необратимый процесс. Его взгляд преобразился, словно затуманенный и расфокусированный. Некоторое время он думал, а затем резко высказал:
– Поцелуй в засос.
– Мы что в средней школе? – устало протянул Римус.
– Ага, зассал значит?
– Сириус, мы два долбаных гея, какого хрена?
– Не–не–не, ты не понял. Погоди, с чего ты взял, что я гей?
– Ох, действительно, – Римус запрокинул голову, цокнув языком.
– Но я же не подтверждал этого, – ухмыльнулся он, жеманно сведя плечи.
Римусу хотелось заткнуть его чем угодно. Даже поцелуем. Он плохо соображал к тому времени.
– В этом и дело, чувак. Не зассать. Засосать. И наплевать.
– В душу?
– Да хоть за воротник. Вести себя как гетероублюдок.
– Типа не втрескаться по уши?
– Улавливаешь, – он широко улыбнулся, закусив нижнюю губу.
Римус не мог позволить себе пялиться на это, но ему было настолько плевать, что он согласно кивнул, продолжая залипать на его улыбку.
– Это серьезно, Лунатик, соберись, – он шлепнул его по плечу, словно в нем проснулась Лили Эванс. Римус взбодрился, встретившись с ним взглядом.
– Ладно, я начну. Проще простого, блять. Я живу на ебучей свалке.
– Ты мою комнату видел? – усмехнулся Сириус. – Вот это свалка!
– Ты только что проебал мне один–ноль.
– Не–не–не, игра только началась.
– Ох, блядский Пьеро.
Какое–то время это все было похоже на какой–то каламбур, на неудачный стендап начинающих комиков, на бестолковое пьяное безумие. Но затем что–то произошло. Римус сказал о своем одиночестве и Сириуса накрыло. Градус повысился вместе с накалом страстей, что трещал по кухне, как электрический ток.
– Одиночество, Лунатик… – он выдержал паузу, наклонившись к нему почти вплотную и столкнувшись коленями, – ты даже не можешь представить, насколько трудно заполнить пустоту внутри себя. Это как гребаная черная дыра. Скольким бы количеством человек ты себя не окружал, с кем бы ни пытался провести ночь, это нихрена не работает!
– Думаешь ты один такой особенный? – фыркнул Римус, отставив от себя бутылку. Его начинало мутить. –У тебя хотя бы есть кем себя окружить.
– Они пустые.
– Пустые не они, идиот. Пустота – это то, что ты хочешь в них видеть, потому что не можешь найти в них того, чего ты действительно хочешь.
– Меня бросили! – он решил выкинуть козырь. – Я думаю, он изменял. Поэтому пытался уличить меня во всей этой грязи, чтобы оказаться хорошим.
– Меня тоже бросали, – понизив голос, произнес Римус, – но меня тыкали в это носом. Ты недостаточно делаешь. Недостаточно стараешься. Я даже боюсь пытаться заводить отношения, потому что мне кажется, я теперь вообще не дотягиваю до всего этого. Кажется, я во всем такой. Возможно, в чем–то он был прав.
Сириус смолк, немного отступив, но затем надавил сильнее, как ему показалось.
– Предательство, Римус. Мой брат меня предал.
– У меня никогда не было брата, мне не понять этого.
– Окей, что насчет семьи?
У Римуса скрутило живот, словно по нему ударили. Он молчал. Но Сириус, казалось, только заводился, словно мотор мотоцикла, который начинал набирать скорость.
– Мои родители сущие тираны. Я не мог оставаться там, пока мне грозила… пока они могли добраться до меня, – он судорожно сглотнул. – Мне было шестнадцать. К кому я мог пойти? Благослови родителей Джеймса, которые приютили меня. Вместо извинений они вычеркнули меня из завещания, оставив без гроша в кармане.
– Бедненький, – промурлыкал Римус, у которого кровь прилила к лицу, от чего стало невыносимо жарко, – остался без денег, которые у него всегда были и которые должны были достаться ему просто так, – его тон изменился, став жестче и грубее. – У меня никогда не было денег, даже гребаного наследства. Мои родители были бедными. Вся моя семья – это олицетворение бедности! Хотя знаешь… они оставили мне кое–какое наследство. В виде ебучей детской травмы!
– Да что ты? Мои родители хотели выбить из меня всю эту дурь, понимаешь? Они пытались лечить меня таким образом. Ты клеймо на роду Блэков, грязный ты педик, – он выплюнул эти слова, потупив взгляд, а затем резко оперся ладонями о колени Римуса, едва не залезая за него. – А потом они… они запирали меня. Пока это не выйдет из меня. Испарится, блять.
– Понятия не имею, что бы сделали родители, узнай они о том, какой я. Мама была сумасшедшей. Она оставила меня, когда мне было семь, – взгляд Римуса рассеялся, зрачки расширились, он был буквально безумен, думая о своей матери, – но, знаешь, я ее не виню. Я бы, наверное, тоже слетел с катушек, если бы узнал, что мой сын убил своего отца.
Он резко отстранился, покачнувшись на высоком стуле, и Сириус едва не упал, разинув рот. Он соображал быстрее, чем Римус, в такой ситуации. Поэтому, когда Римус понял, что именно он сказал, то подорвался с места и вылетел из кухни. Перед глазами плыло, а голоса, что доносились отовсюду, больно ударялись о стенки черепа, пытаясь пробить затылок. Он вышел в гостиную, где его ослепила вспышка яркого света, а затем наступила темнота.
========== Песнь пятая. Меланхолия. ==========
Задушена своей тоской,Ты в смерть уходишь от любви,Смертельно бледная луна,Там, в этой черной вышине.
(«Больная Луна»
Альбер Жиро «Лунный Пьеро»)
Римус проснулся в постели собственной съемной квартиры, с трудом осознавая, кто он, где он и как он вообще. Голова жутко гудела, поэтому он не спешил оторвать ее от подушки. Одно пиво. Одно гребаное пиво. Напиться до беспамятства, чего бы он сейчас пожелал, учитывая обстоятельства, не получилось, однако довести свой организм до режима энергосбережения запросто.
Он потихоньку начал восстанавливать в памяти события этой жизни. Римус понял, что он дома. Это его обрадовало. Он понял, что наверняка опоздал на работу. Это заставило его резко распахнуть глаза, от чего к голове прилила кровь и по затылку застучали маленьким молоточком, чтобы окончательно размозжить ему череп. Наконец, он вспомнил события прошлого вечера. Единственное, что упустило его сознание, это то, как он в итоге оказался дома. Из–за этого ему стало еще хуже, словно вся вселенская печаль, стыд и раскаяние сосредоточились в его крохотном мозге.
Римус проспал весь день, очнувшись только тогда, когда комната снова погрузилась в полумрак из–за задернутых штор, от чего спать стало куда приятнее. Он перевернулся на бок, чувствуя, как хорошо оставаться в постели весь день, наплевав на работу. Его наверняка с нее уже уволили. С парами было бы легче, но он слишком слаб, чтобы даже подняться.
Однако встать все же пришлось. Его мочевой пузырь готов был взорваться, находясь долгое время в анабиозе, пока организм отсыпался. В горле царила Сахара, поэтому одного стакана воды было недостаточно, чтобы утолить жажду пустыни. Наконец он немного пришел в себя, закинув таблетку обезболивающего. К его огромному удивлению, телефон весь день молчал. По началу он даже не понял, где вообще его оставил, пока не нашел его под грудой одежды, скинутой на пол у раскладного дивана. Он был выключен.
Тринадцать пропущенных от Лили. Двадцать два сообщения.
Три пропущенных от Пьеро. Два сообщения.
Два пропущенных от коллег по работе. Одно сообщение.
Один пропущенный от неизвестного номера.