Умкы в знак согласия безразлично кивал головой, но взять деньги на обратный путь наотрез отказался: этого добра у него вдоволь — ведь он одинокий человек.
На следующий день Умкы уехал из бухты Провидения. По дороге в стойбище завернул на несколько дней к другу на морскую зверобойную станцию. Да так и остался здесь — сначала слесарем в мастерской, потом матросом…
На этом Умкы прерывает рассказ, выплескивает за борт гущу из чайника и уходит на берег отвязать конец, которым пришвартован катер. Наконец он заводит мотор, и мы начинаем тихо продвигаться в густом тумане к противоположному берегу бухты.
Я стою рядом с Умкы в тесной рубке, похожей на поставленную стоймя спичечную коробку, и смотрю на него. У Умкы не совсем обычный для чукчей большой, немного загнутый книзу нос, широко расставленные узкие глаза и сильно выдающиеся скулы. Он молчит, и чтобы заставить его снова разговориться, я спрашиваю:
— Что означает название катера?
— Галс — это движение судна относительно ветра, — небрежно отвечает Умкы. — Катер, хоть и деревянный, неплохой. Остойчивость у него хорошая. Вот только мотор слабый. Однажды я шел четыре часа против волны от Нунямского мыса до острова Литке. Ты знаешь сам, этот путь за такое время можно трижды пешком пройти.
Умкы мельком взглядывает на компас и продолжает:
— Да и то я его выпросил с трудом. Раньше он стоял тут на приколе. Я и говорю начальнику: «Дай мне „Галс“». А он: «Диплома нет — значит, и катер не могу тебе доверить. Это, говорит, государственное имущество». Если бы не случай, плавал бы я до сих пор матросом на «Нерпе». Есть у нас такой катер. Капитаном на нем Апкалюн. Мальчишка. Я его еще совсем маленьким помню. Плохо мы с ним жили: вроде капитан он, а командую я. И он мне ничего не может сказать — я все же старше его.
Раз повезли мы районное начальство в колхоз «Ленинский путь». По дороге попали в шторм, у самого колхоза. Добраться-то добрались, а пристать к берегу не можем: сильный накат. Что делать? Поворачивать обратно — горючего не хватит, якорь бросить — все равно выкинет на берег и о камни разобьет.
Вельботы в таком случае заходят в речку. Но одно дело — вельбот, а другое — катер, да еще с начальством.
Апкалюн меня зовет: мол, помоги. А сам загоняет начальство в кубрик: посторонним в капитанской рубке находиться не разрешается. Остались в рубке мы втроем: я, Апкалюн и начальник МЗС — наше непосредственное начальство. Посмотрел я на волны, прикинул в уме и решил, что можно рискнуть — попробовать войти в речку верхом на волне. Так и сделали. Правда, из трех лопастей винта осталась одна, зато катер цел, а главное, люди невредимы, даже сапоги не промочили.
Как только мы проскочили устье, мне начальник МЗС и говорит: «Ну, Умкы, ты настоящий капитан!» И пожат руку. Тут я и поймал его на слове! Говорю: «Раз капитан — назначай на „Галс“!» Пришлось назначить.
— Так что же тебе еще надо, Умкы? — с удивлением спрашиваю я.
Он с сожалением смотрит на меня и вздыхает: мол, тебе не понять.
Где-то внизу мерно стучит мотор, за бортом журчит черная вода.
— Надоело каждый день таскать эту грязную баржу с углем! Мне хочется выйти в открытое море, а не таскаться до угольных копей и обратно. Я хочу охотиться на моржа, на кита! Я бы всем показал, кто такой Умкы! Эх, дали бы мне настоящий, большой железный катер!
Вдруг он умолкает, как бы устыдившись только что сказанных слов. Молчание длится долго, пока наконец Умкы не говорит, показывая рукой вперед:
— Подходим к райцентру. Сейчас кончится туман.
И верно, не проходит и десяти минут, как на небе появляются звезды, а впереди зажигаются огоньки районного центра.
Крепко пожимая на прощание руку, Умкы близко придвигает ко мне лицо, и, хотя кругом по-прежнему никого нет, тихо говорит мне на ухо:
— Я все-таки буду настоящим капитаном. В этом году поступаю в вечернюю школу. Уже подал заявление.
СКВОЗЬ ОБЛАКА
(рассказ)
Зацепившиеся за мелководье обломки айсбергов хорошо просматривались со стороны лагуны и казались стоящими на земле, в коротких переулках, обращенных к Ледовитому океану.
Солнце висело в небе в любое время суток: то над мысом Биллингса, то прямо над морем, то отражалось в зеркалах тундровых озер. Ветра не было. Море лежало спокойное, величавое, безмолвное.
Я сидел в маленькой комнатке, обращенной окнами на морской берег, и писал. Кто-то постучал в дверь.
В комнату вошел высокий, седой, но еще стройный старик. Нарядная кухлянка, окрашенная охрой и отороченная кожаными лентами, придавала ему торжественный и важный вид. Это был Вээмчурмычейвын-Чеко. Одна половина имени старика значила Ходящий Пешком по Берегу Реки, вторая — Наконечник Стрелы. Он веско произнес: