Со мной об этом говорить.
Бывало, все молебны служит,
Чего-то ждет, о чем-то тужит;
Порой сбирается в Москву,
Порой задумается, – бредит:
Отец помрет – она приедет —
Княжна с отцом теперь живет,
Но скоро будет мой черед —
У бога очередь ведется, —
Уж это так! что бог возьмет
У одного, – другим дается.
С старушкой было бы смешно
И даже глупо спорить, – но
Я часто в пост у ней обедал
И все-таки кой-что разведал.
Не раз, хваля обед простой.
Да подливая суп грыбной
В тарелку с гречневою кашей,
Я спрашивал: а где ваш муж?
И что княжна? от дочки вашей
Уж нет ли писем? почему ж
Она не пишет?
– Муж в именьи
И, говорят, стал нелюдим,
Моя княжна, конечно, с ним,
Она в большом уединеньи
Живет, почти что никого
Не видит, некого и видеть —
Степь, лес и больше ничего;
Бог милостив, и не обидит
Ее, бедняжку!..
Тут рука
Княгини явно начинала
Дрожать, и дело без платка
Не обходилось. Раз измяла
Она его и подняла
Как будто к носу, провела
Повыше переносья, словно
Так было нужно…
Из сего
Я заключил, что хладнокровно
Она допроса моего
Не может слышать. Так невольно
Я заставлял ее страдать;
Так ей, заметно, было больно
Мне отвечать.
И то сказать,
Приятно в старость принимать
В свой дом беспечного повесу,
Его кормить, ему внимать,
Но перед ним сорвать завесу
С той сцены, где судьба, смеясь,
Когда-то без пощады в грязь
Нас повалила и топтала,
Или, как с мышью кот, играла —
Увы! не всякому легко.
Не все, что скрыто глубоко
У нас в душе, легко всплывает;
Любовь погибшая, и та
На откровенные уста
Печать молчанья налагает.
То были дни моей весны,
И было у меня пророком
Мечтательное сердце; в сны
Его я верил; из княжны
Я создал по одним намекам
Тот чистый, грустный идеал,
Который спать мне не давал.
Тогда благоразумья оком
Еще глядеть я не умел…
Хоть я и не был яр и смел,
Как Дон-Кихот; хотя идея
Спасти княжну была смешна,
Но для меня моя княжна
Была такая ж Дульцинея…
Герой грядущего, я мнил
Сойтись с несчастной героиней;
Вот почему я говорил
Так часто с бедною княгиней,
В ней струны сердца шевелил,
И на лице ее следил
За каждой вздрогнувшей морщиной;
Я даже случай находил
С ее служанкой Катериной,
Кривою девкой в сорок лет,
Болтать о том, чего уж нет,
И, разумеется, читатель,
Был любопытен, как поэт,
Иль как уездный заседатель.
И я ей-богу не шутил.
Однажды, мучимый тоскою
(От лихорадки праздных сил),
Я вдруг старухе объявил,
Что сам поеду за княжною
И привезу ее.
Она
(Хоть и была изумлена)
Спокойно на меня взглянула
И равнодушно протянула
Мне руку с тем, чтоб я ее
Поцеловал, – прошу покорно,
Какая милость! Я проворно
Впился в нее губами. О!
Теперь и сам я начинаю
Смекать, зачем и отчего
Я эту руку вспоминаю
Живее вдвое, чем черты
Ее поблекшей красоты.
_______
Тогда я жил, как подобает
Жить юношам холостякам,
Жил, где придется. – Куликам
Там и уютно, где к водам
Камыш болотный прилегает;
Где можно в тину запустить
Свой длинный нос и угостить
Себя на славу. – Не мешает
Сказать, что истинный кулик,
К какой бы кочке ни приник,
Нигде крыла не замарает.
Я помню – разгорался день,
Но облака ходили низко,
А на Москве лежала тень.
От нас Москва была не близко,
Хоть и мелькали с двух сторон
Ее макушки. Ранний звон
Колоколов ее в тумане
Носился смутно над землей.
На первом плане над рекой,
У ближней рощи, на поляне
Сидели кучками цыгане;
Дымился табор кочевой.
В кустах посвистывали птицы;
Вдоль серых грядок свекловицы
Тянулся низенький забор;
За ним ряды фабричных зданий,
Сушильня, кузница, две бани
Глядели окнами на двор;
Косую тень бросали трубы
На дерн покатого двора;
Из темной пасти их с утра
Выбрасывались дыма клубы,
Столбом тянулись в облака,
Потом на запад уходили
И там терялись в тучах пыли.
За банями текла река;
Там раздавался стук валька;
Фабричные белье там мыли;
Налево – шел сосновый лес,
А я под небольшой навес
Присел на пыльные ступеньки
Избы, что с краю деревеньки,
Где я в то время нанимал
Чулан с окном и сеновал.
Что вам сказать о сеновале?
Он был мой маленький эдем,
И что там было – и зачем
Туда сквозь кровлю мне мигали
Ночные звезды, говоря:
Ты, брат, блаженнее царя, —