Как будто звал меня больной,
Капризный друг. – С благоговеньем
Вошел я в комнату.
Худой,
В халатишке, одной ногой
Поймавши тюфлю, он с дивана
Приподнялся, – то был Камков.
Я начал: «К вам меня Ульяна
Ивановна»… – «Я нездоров, —
Он перебил, – и поджидаю
К себе давно кого-нибудь.
Вообразите, – сам не знаю,
Что делать? – Собираюсь в путь,
И обречен на злую скуку.
Лежу весь день – совсем разбит.
Бока болят и грудь болит.
Садитесь».
Протянувши руку,
Он для меня подвинул стул,
И словно в душу заглянул
Большими серыми глазами.
Я не бывал знаком с орлами,
Но думаю, что на орла
Похож он не был… Над бровями
Его, заметной складкой, шла
Морщинка – знак упорной воли
Иль напряженья мысли. – Он
Был моложав, – но сокрушен,
Подавлен чем-то; поневоле
Я на него глядел – глядел,
И слушал, и понять хотел.
Казалось, был он бесконечно
Внимателен и добр; – конечно
С такими качествами кто ж
Бывает на орла похож?
А между тем и сам постичь я
Не в состояньи, отчего
Сначала мне в лице его
Почудилося что-то птичье,
Тогда как через час потом
Глядел он просто добряком: —
Улыбка мягкая скользила
По очертанью тонких губ
И прямо, ясно говорила:
Поверьте мне, Камков не груб,
Хоть и бывает зол и едок.
Я сел – он сел – и напоследок
Мы познакомились.
Друзья,
Пиши я в прозе, верно б я
Вам описал его каморку,
Стол, кресла, книги под столом
И на столе, да с табаком
Кисет; – но, господа, что толку
Нам в описании таком! —
Жилище моего Камкова
Теперь напомнило бы мне
Мое студенчество; другого
Сказать вам нечего.
Вполне
Довольный тем, что я с дороги
Напился чаю с калачом,
Тогда я думал, что мы боги —
Сошлись и судим обо всем.
Камков просил меня любезно
Ответ княгине передать,
Ничуть не думая скрывать,
Что было вовсе бесполезно.
И тут кой-что узнал я, – но
Одной страницы из романа
Мне не довольно… и смешно
Вам раскрывать ее – и рано.
Пусть подождет меня Ульяна
Ивановна, – пусть подождет
Меня княжна. – Пущу вперед,
Сиятельных не беспокоя,
Камкова, моего героя.
Друзья! Как друга моего,
Рекомендую вам его.
Простым и грустным разговором
Знакомство наше началось,
И тронул он меня до слез
Одним рассказом (о котором
Теперь умалчиваю). Спором
Мы заключили разговор.
О чем был сей великий спор?
Не помню. – Я уже порядком
От метафизики отстал;
Уже давно не поверял
Своих идей по тем тетрадкам,
В которых иногда писал
Дневник мой: тайно признавался,
Как я любил, как я терзался,
Как правды-истины искал,
И на себя наивно лгал.
Я только помню впечатленье, —
Я только помню – как, живой
Своею речью, молодой
Моей души святой покой
Он нарушал без сожаленья, —
Он не смеялся надо мной,
Не нападал, – но понемногу
Одолевал, и в мир иной,
Не огражденный никакой
Стеною, стал казать дорогу…
Оставшись до другого дня
В его каморке, – помню, – я
Заснул под утро. Для меня
Камков действительно был гений,
Хоть он заметного следа
Среди общественных явлений
И не оставил, господа.
Увы! как Рудину, – тогда
Ему была одна дорога:
В дом богадельни иль острога.
Но между Рудиным и ним,
Как поглядим да посравним,
Была значительная разность.
Характеров разнообразность
Разнообразит вечный тип.
Идея, будь одна и та же,
В одном засядет как полип,
Другого выровняет глаже,
Или заставит с бородой
Ходить без галстука. – Иной,
Приняв ее в свои владенья,
Идет на гибель, как герой,
Иной напротив на покой
Отправится в уединенье
И сложит руки. – Мой Камков
Был с нею чем-то вроде Пери,
Блуждающей у райской двери,
Внимающей из облаков
Далекого блаженства звукам
И в то же время адским мукам,
Огню и скрежету зубов.
Он был далеко не ребенок;
Все понимал: и жизнь и век,
Зло и добро – был добр и тонок;
Но – был невзрослый человек.
Как часто, сам сознавшись в этом,
Искал он дела – и грустил;
Хотел ученым быть, поэтом,
Рвался и выбился из сил.
Он беден был, но не нуждался,
Хотел любить – и не влюблялся,
Как будто жар его любви
Был в голове, а не в крови.
Он по летам своим был сверстник
Белинскому. – Станкевич был
Его любимец и наперсник.
К нему он часто заходил
То сумрачный, то окрыленный
Надеждами, и говорил —
И говорил, как озаренный.