С особенным уменьем дам
Великосветских баронесса
Его бранила и была
Любезна. Вдруг – оборвала
Поток речей, не подала
Руки, и вышла вон…
– Мила,
Как бес; но похитрее беса! —
Подумал про себя Камков…
Домой пришел он в шесть часов
И трубку закурил, и ходит,
Как будто места не находит
Или не знает, что начать;
Но вы, друзья, хотите знать,
Как мог Камков, от обожанья
Прелестной женщины, с таким
Умом и сердцем развитым,
Дойти до странного желанья
Противоречить ей, сердить
И даже иногда с ней быть
Ей-богу чем-то вроде буки?
Давно ли он почти без скуки
Мог с нею время проводить,
Смеяться, спорить, говорить
С ней об открытиях науки,
И об искусствах, и о том,
Куда мы наконец идем,
Какая всех нас ожидает
Судьба, – и прочее. – К тому ж
Жена мила, доверчив муж,
Сын туп – и все как подобает.
Давно ли странный мой герой
Был далеко не хладнокровен.
Когда Моцарт или Бетховен
Был оживлен ее игрой,
Когда рояль ее гремела,
Как божий гром, иль нежно пела
И слышался кристальный звук
Под пальцами искусных рук;
Когда у ней лицо горело,
И темные, как ночь, глаза
(Которых ни одна слеза
Не оросила) покрывались
Блестящей влагой и к нему
С заветной тайной обращались.
Когда – бог знает почему —
Она невольно любовалась
Своим влияньем… то терялась
В мечтах – была оживлена,
То становилась вдруг бледна,
Игру внезапно прерывала,
И говорила: «Что же вы
Молчите?» – и сама молчала,
Не поднимая головы.
Когда она его встречает
И руку нехотя дает,
И так же нехотя берет
Ее назад, – не отвечает,
Или глазами провожает,
Когда он хочет, не простясь,
Уйти домой в урочный час,
Ужели он не замечает
В ней перемены, и не льстит
Его такая перемена!
И он не ждет – не дорожит
Минутами!
Какая пена
Морская, взбитая волной,
Сравнится с млечной белизной
Ее роскошных плеч и шеи?
Чей голос мягче, взор смелей?
Что в свете может быть темней
Ее волос? Они, как змеи,
Крутятся – и Камков не раз
Их видел, издали косясь,
И перед поздним балом в бальном
Костюме он ее видал,
И утром иногда встречал
Ее у сына – в белом спальном
Наряде, в блузе и чепце,
С дремотной томностью в лице,
С тем тонким, неостывшим жаром
Постели, ночи и всего,
Что было тайной для него;
В том неглиже, в котором даром
Не любят женщины себя
Показывать: они любя
Или по дружбе позволяют
Собой пленить нас по утрам;
Лишь те, которые снимают
С них мерку, этого не знают;
Башмачник, например, для дам
Что значит? – ничего!..
…………
Тогда протянутая ножка
Бесчувственна – и стало быть
Башмачник может приходить
В тот ранний час, когда окошко
Еще завешено, и свет
Дневной из-за пурпурных складок
Скользя глядит на беспорядок
Счастливой спальни. Но поэт —
Философ – словом, мой ученый
Для баронессы был персоной,
А не ремесленником; с ним
Нецеремонность эта с детства
Была бы в ней не чем иным,
Как только шалостью кокетства
Или затеями любви.
Как баронесса умудрилась
В него влюбиться? чем пленилась?
Иль, может быть, у ней в крови
Везувий тлел! – К чему напрасно
Судить, рядить иль обвинять!
Природа – деспот: самовластно
Царит и любит направлять
Людей на собственные цели,
Чтобы не слишком разжирели,
Чтоб не застаивалась кровь —
И посылает нам любовь.
И все это герой мой видел
(Хоть и не скоро увидал).
За что ж природу он обидел?
За что, злодей, возненавидел
Ее кокетство? – Дурь нашла,
Или природа обожгла
Его за то, что он, случайно,
Как трус, ей в очи заглянул,
Иль по незнанью оттолкнул
Он чашу с нектаром, и тайно
Раскаивался в этом? – Да,
Была минута, господа…
И он домой пришел смущенный,
Почти всю ночь не спал и, сонный
Страдал, как будто кошемар
Его давил…
Что это значит?
Не то ли, что любви запрос
Того, кто в бедности возрос,
Всегда сначала озадачит?
Не то ли, что сердечный жар
Мог заразить его? Горячка
Не так прилипчива, как то,
Чего мы скрыть не в силах. Кто
Матрос, того морская качка
Не может не качать: унять
Ее по щучьему веленью
Нельзя: попробуйте придать
К любви сомненье, к увлеченью
Рассудок или долг – и вас
Начнет покачивать как раз.
И долго был обуреваем
Камков, и у него едва
Не закружилась голова.
Он устоял – мы это знаем.
Минервы зоркая сова
Спугнула голубей Венеры,