Кроме них, смотреть или делать здесь больше особо нечего. Но если кому-то, как нам, посчастливится жить на берегу, то в награду он получит поразительные виды залива с маячащими на горизонте небоскребами Сиэтла.
Причем зрелище это не стоит недооценивать. К тому времени, как я сошла с парома и зашагала вдоль залива по дорожке, путь по которой занимал десять минут, солнце уже поднялось над голубой водой, усеянной парусами яхт, и эта картина будто распахнула передо мной свои гостеприимные объятия.
Наш прибрежный дом примостился в пяти шагах от протянувшейся у воды дороги. Чтобы попасть в него, нужно было пройти по чистенькому двору с теплицей и поросшим лилиями прудиком для парчовых карпов, в котором сейчас никакой рыбы не было и в помине. Раньше здесь жила красно-белая золотая рыбка по имени Клементина, гигантская, как половина моей руки, и обосновавшаяся в пруду, еще когда бабушка была совсем маленькой девочкой. Сначала о ней заботилась она, затем мама, а потом и я, когда переехала сюда после ее смерти. Но после Рождества Клементина стала какой-то совсем вялой, и в феврале я обнаружила ее плавающей вверх брюхом. Парчовые карпы могут жить по сто лет, но на долю Клементины выпало только пятьдесят. Словно зная, что бабушки больше нет, она не захотела больше жить дальше.
Взять кого-нибудь ей на замену мы с дедушкой пока были не готовы. Кое-кто считает, что рыбки как домашние питомцы напрочь лишены эмоций, но это не так – со временем они узнают тебя и проникаются доверием. Клементина не только ела у меня из рук кусочки арбуза и апельсиновые дольки, но и, наворачивая по прудику круги, подплывала ко мне как можно ближе, когда я помогала бабушке полоть клумбы у теплицы. Рыбы хоть и хранят молчание, но при этом обладают собственной индивидуальностью. Думаю, именно поэтому они мне и нравятся. Мы с ними будто состоим в родстве.
Нашей семье этот дом принадлежал с самого начала, когда его только построили в начале XX века. Время от времени, еще до моего рождения, дедушка красил его в небесно-голубой цвет и обновлял кухню, за исключением напоминающего черно-белую шахматную доску пола, по которому я как раз сейчас шла, чтобы положить ключи в небольшую мисочку на стойке.
Крикнув ему на второй этаж, но так и не получив ответа, я тихо прошла через кухню посмотреть, нет ли дедушки на заднем дворе. В большинстве окрестных домов хозяева закатили масштабную перестройку, а то и вовсе их снесли, а компании, специализирующиеся на экоархитектуре, возвели вместо них шедевры зодчества стоимостью в миллионы долларов. По сравнению с ними наши старые хоромы, выстроенные пусть и искусными, но все же ремесленниками, выглядели чуть ли не бельмом на глазу. Однако в ясную погоду мы наслаждались теми же, что у других, великолепными видами – силуэтами Сиэтла на фоне неба и горой Рейнир, – а задним двором нам тоже служила узкая полоска каменистого пляжа, на которой я в то утро и нашла дедушку.
– Это ты, Берди? – спросил дедушка Хьюго, когда за моей спиной захлопнулась снабженная противомоскитной сеткой дверь.
Когда я зашагала к паре деревянных садовых кресел, под ногами зашуршали камушки и ракушки. Он сидел и любовался рассветом, что в последнее время практически вошло у него в привычку.
– Единственная и неповторимая, – сказала я и взяла его за руку, когда он повернулся и протянул ее, чтобы подвести меня к соседнему креслу.
Его улыбка под очками в тонкой металлической оправе казалась искренней, щеки порозовели.
– Тебе повезло – на пароме никого не убили, – весело молвил он.
– Ага, ни меня, ни кого-то еще.
Он был одет, как всегда: накрахмаленная белая рубашка на пуговицах и широкие наглаженные брюки, державшиеся на черных подтяжках, которые он носил по той простой причине, что пояс досаждал металлической пластине в бедре после аварии с катером. Из-за травмы он не только раньше времени уволился из Береговой охраны, но и стал зависеть от слабых опиатов и палки для ходьбы, сейчас стоявшей в специальной подставке рядом с креслом.
Если не считать поврежденного бедра, в остальном он был совершенно здоров, прекрасно соображал и для своего возраста выглядел просто великолепно, особенно если учесть, что поспать ночью ему удавалось всего пару часов. До того несчастного случая я списывала постоянную сонливость дедушки на график его дежурств, потому как ему нередко приходилось работать по ночам, пресекая контрабанду в акватории залива Саунд. Но после аварии, когда ему официально поставили диагноз «нарколепсия», он заявил, что менять привычки ему уже слишком поздно и что от лекарств, выписываемых ему доктором, чувствовал себя не в своей тарелке.