Митя не пошел в школу. Ужасно все надоело. Не хотелось видеть ни учителей, ни одноклассников. Даже сам вид школьного здания раздражал его. Выйдя из дома, он постоял, раздумывая, потом медленно побрел по проспекту Металлистов к «Гиганту». Это тоже было скучно, но по крайней мере он чувствовал себя свободным от нудных школьных занятий хотя бы сегодня.
На площади его осенило. Сесть в трамвай и просто ехать по городу, пока не захочется выйти. А потом видно будет!
Ему повезло. Вагон подошел полупустой. Митя сел к окну, твердо решив, что от лицезрения улиц не отвлечется. Последнее время взрослые стали раздражать его. ВСЕ. И родители в том числе. Митя считал себя думающим человеком. Во всяком случае, он старался анализировать свои и чужие поступки, свои мысли и ощущения.
Сидя в вагоне трамвая, Митя попытался понять, в чем причина его недовольства взрослыми? Поразмыслив, решил, что главное — они считают себя вправе главенствовать над ним. Все они считают себя начальниками. Каждый может сказать ему любую гадость, которую считает правильной и необходимой для того, чтобы он, Митя, рос таким, каким ОНИ хотят его видеть. Им всем наплевать, что он сам думает по тому или другому поводу. Они всегда правы. Поэтому и хочется ему иногда никого из взрослых не видеть, а в ответ на их «умные» речи послать их подальше. Ему просто хочется чувствовать себя свободным человеком, который вправе распоряжаться своими поступками, мыслями и чувствами…
Задумавшись, Митя не заметил, как вагон переехал мост через Невку и, скрипя суставами, стал огибать мечеть. Народу было уже много. Рядом вспыхнула перебранка. Старухи с выбивающимися патлами из-под бесформенных шляп неистово крыли всех и вся, а в особенности нынешнюю молодежь, которая, кроме «своей бесовской музыки и денег», ничего не признает, у которой «нет ничего святого». Особенно разорялась приземистая тетка в бесформенном грязно-синем «салопе». Митя не смог бы точно определить, что такое «салоп», но ему казалось, что пальто на тетке должно называться именно так. По сути дела, ему было жаль всех этих старух, жизнь у которых заканчивалась. И видно, крепко им досталось, если в старости, вместо того чтобы наслаждаться свободой, они тратят силы на скандалы и бесконечные склоки.
Вдруг он понял, что гнев старухи направлен главным образом на него и его соседку, девушку хотя и старше его, но тоже в глазах пассажиров относящуюся к молодежи.
Наконец соседка не выдержала и встала. Митя тоже решил не испытывать больше терпения «зануды», как он успел окрестить про себя вздорную тетку, и стал пробираться к выходу.
Они вышли вместе.
— Тебя она тоже достала? — спросила девушка.
— Да пошли они все! — привычно ответил, он.
— Не бери в голову! — улыбнулась она. — Я, между прочим, тебя сразу заметила, как в трамвай вошла. Кстати, и место рядом освободилось. Меня Таня зовут. А тебя как?
— Дмитрий, Митя, — буркнул он, смущаясь и злясь на себя за смущение.
— Надо же! А я почему-то подумала, что тебя зовут Олег. У тебя лицо такое… как раз для Олега подходящее.
— Меня отец хотел Олегом назвать, а мать не согласилась.
— Вот видишь, какая я… ясновидящая, — засмеялась Таня. — Слушай, у тебя время есть свободное? Давай пройдемся, я из дома слиняла. До чего мне мои черепа надоели! Нудят, нудят!
Митя сообразил, что черепами Таня называет родителей.
«А что, пожалуй, неплохо!»
— Ну так что, пошли?
— Пошли. Я тоже сегодня свободен. Люди надоели, сил нет. — Митя сам удивился тому, как неестественно прозвучали его слова, а Таня как будто обрадовалась.
— Точно! Люди все гады и сволочи. Их уничтожать надо! Кроме тех, конечно, которые нравятся. — Таня засмеялась.
Митя тоже улыбнулся, удивляясь, как легко они познакомились, а самое главное, тому, что он чувствует себя нормально с этой девушкой, практически незнакомой ему.
— Ты чем занимаешься? — спросила Таня. — Учишься?
— В десятом, — решил приврать Митя. И добавил: — Бросать собираюсь это дело. Обрыдла учеба!
— А я бы снова пошла поучиться. Если бы, конечно, бабки были, чтобы о жратве и шмотье не думать. А чего!
Ходи себе в школу, и никаких забот. Уроки можно не делать, зато в школе тусовка балдежная. Все свои, всех знаешь как облупленных. Хочешь люби, хочешь лайся!
— Мне в лом ходить в школу, — сказал Митя. — Я бы лучше работал или вообще ничего не делал. Кайф!
— Слушай, Митя! Так скучно шляться. Давай поддадим!
Митя смешался. Не то чтобы он никогда не пробовал вина, но состояние опьянения ему не нравилось. Какое-то оно было неестественное. Да и потом, после выпивки было противно.
Таня заметила его смущение.
— Не боись, мы помаленьку, чтобы время убить и чтобы впечатление от трамвайных старух перебить. А башли у меня есть. Немного, конечно, но на бутыльмент хватит.
Они взяли в ларьке бутылку красного. Таня решительно направилась в ближайшую парадную.
Пили они из горлышка по очереди. Таня без умолку болтала.
— Мои подруги больше по взрослым бегают. В основном, чтобы на халяву поддать да пожрать. А мне на это на все наплевать. Мне больше нравятся парни, как ты: умные и красавцы. Я хоть и старше тебя, а все равно, если чувствую, что ты умнее, вроде на равных. А я тебе нравлюсь?
Митя захмелел, и Таня все больше казалась ему тем человеком, которого он искал последнее время.
— Нравишься, — сказал он и покраснел. Тут же разозлился на себя и решительно обнял девушку.
— Хороший ты, — сказала вполголоса Таня, и они поцеловались.
Митя пришел домой около десяти вечера. Чувствовал он себя неважно. Хмель давно прошел, мучило чувство вины.
Но когда он поужинал и удалился в свою комнату, чтобы не слышать упреков матери и нотаций отца, все пережитое сегодня вновь всплыло в его памяти. Блаженное чувство, незнакомое раньше, охватило его. Взрослые, наверное, сказали бы, что это влюбленность. Но Митя не мог точно охарактеризовать ощущение томления и радости, волнами находившие на него. Они договорились, что встретятся в субботу. Митя сам предложил этот день, поскольку знал, что мать с отцом собираются на Южное кладбище навестить могилу бабушки, а значит, он весь день будет свободен.
Я поехал к Акимычу не только для того, чтобы рассказать об убийстве подростка, но и узнать, что есть нового по основному делу, по которому мы с ним работали.
По нашему делу Акимыч говорить отказался.
— Кое-что делается, — невнятно отговаривался он. — Лучше расскажи, в какую телегу тебя впрягли.
Выслушав все, Акимыч задумчиво сказал:
— С обстановочкой, конечно, не мешало бы познакомиться. В смысле, как конкретно выглядит место убийства, какие раны, общую атмосферу, но идти туда, еще раз травмировать родителей не хочется, да я и не имею на то никаких формальных прав. Фотографий тоже пока нет. Но все, что ты мне рассказал, напоминает дело, которое до сих пор на мне висит тяжким грузом. Два года назад при аналогичных обстоятельствах были зверски убиты два подростка с интервалом в двадцать восемь дней. Тогда многое было непонятно. Подростки были связаны, обоим перерезали горло, изуродовали тело. Обоим после смерти отерли лица от крови и подгримировали, чтобы не было видно гримасы боли и ужаса. И еще одно: оба подростка имели незадолго до смерти половые контакты с женщинами. В тех случаях они не были так изуродованы, как сейчас. — Акимыч явно избегал некоторых выражений, вошедших в обиход даже телевизионных комментаторов. Сейчас ему не хотелось говорить, что жертвам не отрезали половые органы.
— Зато, — продолжал следователь, — у обоих были вырезаны сердца, вспороты животы и на правой стороне груди ножом вырезана пентаграмма, а во рту у одной из жертв торчал символ сатанистов — сувенирный пластмассовый череп. И в том и в другом случае преступник после убийства мылся в ванной.