Девчонки хвастаются, кто сколько раз был в пятьдесят первом отделении милиции. И за что. А Женя юбчонку подоткнула и говорит: «С ними так интересно беседовать».
— Вот что, Костик, ты меня запутал. Я пришел просить помощи, ты не хочешь. Дать подсказку не хочешь. Поговорить о своих товарищах не хочешь.
— Спрашивайте, отвечу.
— Умные у вас в классе есть?
— Матвей.
— В чем это выражается?
— Человек или умный, или нет. Мне его стихи и притчи симпатичны.
— Поведай. На какую тему?
— На одну. Учитель геометрии. Вот притча. Однажды учителя геометрии спросили: «Есть ли у тебя совесть?» И он ответил: «Да. Но она равна нулю».
— Здорово.
— Согласен.
— А стихи?
— Эпиграмма. На него же.
— Давай.
— Ладно. Чем тебе еще Матвей глянулся?
— Он единственный, кого я понимаю. Он никогда не злится. Андрей, к примеру, спустя неделю вспомнит и истерику устроит. Однажды так и было. От кого-то услышал, что я будто бы сказал: два его приятеля — законченные алкоголики. Потом слюной брызгал, скакал кругом, аки горный козел. Спустя неделю вспомнил — и опять. Я бы уже и забыл давно. К тому же Андрюша туповат. Раз мы с Матвеем домой хотели зайти, Андрей за нами увязался, а следом наркоман Володя. Матвей, естественно, при Оскольском домой не пошел. В результате бесцельно мотылялись. Оскольский ни хрена не понял — ладно, но Андрей…
— Хорошо. А кого следующим…
— Вопрос не праздный. Мариночку Шведову.
— Значит, Марина. Опять интуиция?
— Угу.
— Смотри. А когда?
— Вот этого…
— Понял, понял. Военная тайна. Молчу. Буду нем как рыба.
— Этого недостаточно. Вы будете немы как могила… Шучу.
— Костик, почему люди такие эгоисты?
— Не согласен. Вам приходилось когда-нибудь обижаться? Все равно на кого — на родителей, друзей, сослуживцев, старух в автобусе?
— Разумеется.
— Отлично. А что вы чувствовали потом?
— Злость, наверное.
— Ага. А если бы у вас убили друга, что бы почувствовали раньше: обиду на судьбу, на кого-либо конкретного или злость?
— Злость раньше.
— Гляньте, что получается. Если обидели вас, то сперва следуют переживания, а уж потом возникает желание отомстить. А если задели ваших друзей, настоящих друзей, то наоборот. В чем же дело?
— Я не согласен с твоими умозаключениями, но позволю закончить мысль.
— Благодарю. Мне кажется, ответ парадоксален. Человечество в первую очередь заботится о своих близких и готово ради них действовать, а уж во второй черед — о себе.
— Это если близкий мертв.
— Или пребывает в затруднительном положении.
— А посмотри на бультерьеров на улицах.
— Я не ставлю их в один ряд с людьми. К сожалению, их становится все больше и больше.
— Норма — понятие большинства. Когда быков станет больше обычных людей, то нормой будут именно они.
— Павел Александрович, вы забываете, что, во-первых, Россия — не вся планета, а во-вторых, когда быков будет большинство, человечество погибнет. Останутся животные в людском обличье.
— Странно слышать подобное из уст человека, который не признает обычных чувств, свойственных каждому.
— Этого я не говорил. О, Павел Александрович, эврика! Озарение. Новая теория… Проявите любопытство?
— Ладно. Итак?..
— Мы все существуем в бреду высшего существа.
— Как?!
— Смотрите. Вы спите и видите сон. Людей, животных, дома, дороги, леса, траву. И вы же во сне можете слышать, видеть, говорить. Вот и идея. Мы все находимся в чьем-то сне. И пока этот кто-то спит и видит нас — мы есть, а стоит ему проснуться — и Вселенная гибнет. Ничего мыслишка?
— Есть над чем подумать.
— Всегда есть над чем подумать. Загадками земля полнится, и от успешного их разгадывания зависит наша дальнейшая судьба.
Глава 5
Люблю человека в томате,
А также люблю в сухарях,
И в супе люблю, и в столичном салате,
Люблю человека и славлю в веках.
У Паши Непринцева украли ручку. Ручка была с золотым пером, с маленькими смешными белыми звездочками американского флага и изящным колпачком.
Ручку украли, сомнений нет. Паша никогда не забывал, где оставлял свои вещи. Пестро раскрашенный «паркер» всегда красовался на краю старого рабочего стола. Теперь он исчез. Угас, подобно падучей звезде. Пропал во тьме веков.
К сожалению, в кабинете перебывало очень много народу, и, когда Непринцев хватился, было слишком поздно искать подлого обидчика.
Паша задумался. Поплакал горючими слезами. Составил подробный список заходивших и отправился по этажам.
У каждого внесенного в список Паша невзначай, посреди глупого трепа, просил ручку. Никто не вызывал подозрений.
Наконец «паркер» удалось обнаружить и изъять у растерянного таким поворотом событий Юдина. Непринцев поразмыслил, не набить ли Юдину морду, сверил весовые категории и с грустью удалился.
Теняков отдыхал душой посредством раскладывания пасьянса прямо на рабочих бумагах. Невинное развлечение, которому он научился у одного из многочисленных внеслужебных приятелей.
Выглядел Сергей как никогда внушительно.
— Ну, отловил маньяка? — забавлялся он.
— Чем выеживаться, как Холмс в подъезде, помог бы. Я запутался.
— Что у тебя?
Непринцев подробно объяснил.
— Всего-то?! Затребуй у товарищей генералов охрану для девчонки.
— Всего-то… Картинка без вранья: я вымаливаю у генералов охрану. Застебут, — хмуро пробормотал Паша. — Им самим телохранители позарез, задницы сторожить.
— А как эксперты?
— Э-э…
— Понял. — Теняков безнадежно кивнул. — Но ты сам уверен, что это Андреев?
— Ни в чем я теперь не уверен. Андреев — больной, его приятель — тем более. Есть у них такой Андрей Весленко, я проверял. Про него шизик сказал: «Вспомнит спустя неделю и истерику закатит».
— Точь-в-точь, как Судашева говорила. — Сергей положил еще карту. — Милый расклад.
— В чем смысл? — заинтересовался специалист по маньякам.
— Гляди. Меня подружка учила. Она десять лет этим балуется. Словно других развлечений нет. Так вот…
— Погодь, момент. Десять лет…
— Ну да…
Бывший афганец недоуменно поднял брови.
— Десять лет… Костик учился с Аней десять лет. И с Любой. И с Мариной тоже.
Как уже говорилось, память у Непринцева феноменальная.
— Выходит, все же Андреев?
— Дьявол! И Весленко с первого класса вместе. У-у…
— Кто-то из них, — глубокомысленно изрек Теняков.
— Да. Андреев или Весленко… Думай, кретин, думай!
— Это сложно. Так тебя учить играть? Вернее, это не игра.
— Минутку… Эх…
— Отдохни. Разрядись, музычку включи. «Это все, что останется после меня… Это все, что возьму я с собой…» О, прикинь, какие перчаточки урвал… — Сергей двумя пальцами достал из-под бумаг перчатку. — Клевая вещь. Не рвутся. Последнюю пару штук купил.
Непринцев широко раскрытыми глазами тупо уставился на перчатку. Зрачки его расширились.
— И главное, бабка упорная попалась. Я ей: «Почем?» А она от мороза бело-красная, как польский флаг, а… Эй, ты чего?
— Ничего, — осипшим голосом прошептал Паша. — Абсолютно ничего.
Он вообще не любил свет. Тень была его стихией, как небо для птиц. Но птицы живут на земле, и ему приходилось идти на жертвы, бодрствовать утром. Спал он только днем. Ночью смотрел на улицу, на стекающие по стеклу струи дождевой воды, колышущиеся ветви деревьев, напоминающих уродливых зверей, на проносящиеся мимо освещенные тусклым светом чудом уцелевших уличных фонарей машины, на сине-черные контуры облаков в звездном небе. Окна соседних домов, вспыхивающий и гаснущий яркий электрический свет вызывали ненависть. Удивительно, сколько людей не спит ночью. Зачем они это делают? Они не способны оценить всю красоту ночи. Лишь он один понимает ее. Они с тьмой — родственные души. Они понимают друг друга, как давние любовники, без слов. Их кредо — молчание. Действие лучше любой говорильни. Отчего все боятся ночи? И они еще смеют утверждать, что любят ее. Мифические страхи оказывают угнетающее действие на их душонки.