Погрузиться в ночь, слиться с ней воедино всегда было его самой заветной мечтой. Родители назвали бы это очередной детской блажью. А он уже давно не ребенок. Пусть они считают его таким, смеются над его забавными поступками, нелепыми словами, пусть веселятся. Они неспособны оценить все величие его помыслов, чистоту побуждений. Пребывая в искусственно созданном собственном мирке, они перестали видеть реальность.
Пускай.
Родные раздражали его. Многочисленные дядюшки и тетушки, двоюродные братья и сестры, слишком умные для застольных бесед, но слишком глупые для понимания элементарных, азбучных истин.
Они не имели главного — воображения. Он открыл действительную глубину воображения, ту, которая позволяла творить, быть властителем Вселенной с ее извечными хлопотами, задачами, достижениями. Но он не хотел слыть Создателем, достаточно и одного. Он мечтал о разрушении. Человечество гораздо больше заслуживало разрушения. За те обиды, что люди причинили ему, они достойны смерти. Обида — чувство, не свойственное властелину, потому он не мстил, всего лишь выполнял свой долг. Долг — существительное. Омерзительная часть речи. Можно ли поймать Создателя? Творца? Разрушителя? Вопрос вечный, все равно что быть или не быть. Конечно, быть, черт возьми. Для чего иначе ты появился? Для чего появились эти люди? Он тоже человек. Только он способен измениться, остальные — нет.
Поймать властелина невозможно. И они это знают. Они даже боятся сделать это. Или идут по ложному следу. А ведь он дал им карты в руки. Два таких убийства, обе погибшие его близкие знакомые. Неужели они так и не догадались? Третий раз — решающий. Они сообразят, в чем дело, и тогда начнется забава, игра в кошки-мышки. А кошкой будет он. В игре мышь всегда хитрее и изворотливее глупой кошки, но в реальности мышь не имеет шансов.
Он существовал, чтобы повелевать, просто время еще не пришло. Только иногда он обретал уверенность, слышал самого себя, говорившего: «Ты — повелитель. Действуй». Шепот был побуждением к действию. Но это случалось редко, и только ночью. Днем часть сознания, главная часть, уходила в глубины мозга, и оттуда со злобой наблюдала за происходящим. Он становился обычным подростком, таким же, как другие, и всеобщим любимцем. Разве это то, чего он хотел? Бороться против дневной стороны самого себя было бессмысленно. Даже скорпионы не жалят себя, — это сказка.
Надо ждать. Голос приходил чаще, с каждым разом становясь отчетливее. Терпение — благодетель людская.
Мысль показалась смешной, и он робко улыбнулся.
Наверное, врачи сказали бы: «Он болен. Болезнь — шизофрения». — «Ничего подобного. Я — это я, и никто больше. Голос, который я слышу, — мой собственный. А власть изначально дана каждому. Научись ею пользоваться, развивай фантазию — и достигнешь многого».
В его воображении не существовало места для него самого, оно занято чужими. А он следил за ними извне. Они жили, согласно новым законам, придуманным там…
Он сделал огромное собственное открытие. Он не нуждался в новых ощущениях. Изменения бесполезны. Существует лишь то, что уже реально. Остальное не существует — значит, не нужно.
И была еще одна мысль. Он гнал ее прочь, но она возвращалась, внедрялась и старалась прочно засесть, зацепиться за уголки сознания, — фрагменты, оставшиеся от него прежнего… Как, если он готов делать с этой планетой что угодно (в перспективе готов), кто-то мог посметь обидеть его? А если смел — стоило ли наказывать такого человека?
Однако крамольная мысль не могла повлиять на его стремления.
Он собирался тщательно, подолгу стоя возле шкафчика с одеждой, выбирая, что наденет на сей раз. Темно-серые брюки поверх тренировочных, кофта на молнии и зеленая куртка его устроили. Волосы прикрыл синей лыжной шапкой.
Нож положил в карман и беспрепятственно вышел из квартиры. Родители были в отъезде (тоже удача). Даже если бы было иначе, он нашел бы выход.
Стемнело. Во дворе не было ни души. Ближе к десяти часам вечера кажется, что улицы вымерли. Стоит посмотреть внимательней, и уже различаешь частых прохожих, торопящихся кто домой, кто из дому. Счастливчики, они не создают себе серьезных проблем и не ведают, что происходит кругом. Бегут себе мимо, забыв, что рядом, возможно, творятся дела более ужасные, чем их по-детски наивные страхи, которые они зовут серьезными неприятностями.
Забавно, как национальность Фреди Меркури.
«Обидно, что я не страдаю шизофренией, — подумал он, — приходится рассчитывать только на свои собственные силы.
Это чуть сложнее, чем собирать конструкторы. Требуется терпение и сила воли. Терпение есть и у шмеля, а я отнюдь не шмель».
В скверике около дома будущей жертвы он остановился под старым, гнилым тополем. Он рассматривал девочку как потенциальный труп, и тесно связывающая их дружба не могла остановить его. Его вообще ничто не могло остановить.
Марина всегда гуляла с собакой, огромной милой дворнягой, в одно и то же время. Десять ноль-ноль. А если вдруг она задержится, он подождет. Ждать бесконечно долго не обременительно для человека с таким воображением. Прокрутить сцену, которая должна реально случиться, — удачный отдых.
Из парадной выскочила дворняга по кличке Хищник. Замечательная собака. А где же хозяйка? Вот и она. Бежит, пританцовывая по едва выпавшему снегу.
«Наташа Ростова», — со странным раздражением подумал он, двигаясь вперед и осторожно оглядываясь. Дворик был пуст.
Он подошел к Марине совсем близко и достал заточенный столовый нож. «Надежный в обращении», — беззвучно хохотнул он.
В следующий миг пришла боль. Резкая, неожиданная и все возрастающая. Он не крикнул, но нож упал на смерзшийся серебристый снег.
— Отлично, Матвей. Хватит, парень, — послышался над ухом жгучий шепот. — Хватит. Вдоволь наигрался.
Он не сопротивлялся, лишь смотрел на своих мучителей, и слезы текли по щекам.
Глава 6
Даже о плохих людях надо писать хорошие рассказы.
Казалось, только вчера еще толковал Паше о своей честности, а сегодня соглашаюсь помочь преступнику Кроткову. Но что-то, наверное интуиция (опять она), подсказывает мне, что поступок мой скорее проступок, чем преступление.
Я не могу сравнивать себя с Сережей Теняковым, готовым пустить пулю в лоб каждому, кто осмелится предложить ему взятку, но не хочу и не стану равнять себя с продажными ментами.
Да, я ищу личную выгоду (а кто не ищет?), но стараюсь не переступить закон. Стараюсь… Я мечтаю увидеть Кроткова в момент, когда суд приговаривает его к пятнадцати годам колонии строгого режима, и в то же время на данный момент пытаюсь помочь ему не стать жертвой киллера… Да, я весь соткан из противоречий, но все-таки стараюсь не переступить черту… Мой разговор с Мишей Кротковым завершился тем, что я узнал: «приятелей по расчету», особенно ментов, у Димы Чернова было много, но друзей настоящих он не имел вовсе. С Кротковым Дима секретами не делился — еще бы — тех, с кем Чернов чаще всего общался, Миша не знал.
Дима часто ошивался у директора рынка, это было известно. С директором я решил поболтать. Случалось, Чернов хаживал в казино с подозрительным названием «Unplugged», владелец которого также испытывал к авторитету симпатию.
Под конец Мишу осенило:
— Прошу прощения, запамятовал. Друг у него все-таки есть. Да вы, скорее всего, знакомы. Фамилия его Маковкин. Вспомнили? Юрий… Никитич. В местном РУВД работал. Давно, правда.