Должно быть, дело было в том, что она относилась к числу тех, кого Ивар называет Пророками — людьми, которым свыше дано видеть больше, чем обычному человеку. Ивар их не любил. Считал теми, от кого следовало избавляться. И, пожалуй, как Ярвинен, Вильгельм обязан был с ним согласиться, раз всё равно ничего толкового не смог бы сказать в защиту своей точки зрения. Но как человек Вигге совершенно был не согласен. Если Айли тоже Пророк, как все они могут быть плохими? Она спасла его, она была так добра, так щедра — разве может она быть плохой?
Мир был бы ужасным, если бы существовал только Биориг, каким бы прекрасным он ни был. Мир был бы ужасен, если бы были только Ярвинены и не было бы Айли. Он был бы совсем холодным, совсем равнодушным… Вселенная не должна быть однобокой. Вселенная только тогда будет чудесна, когда разнообразия в ней будет хватать на всех.
Впрочем, наверное, Ивара можно было понять — в одном из родовых преданий говорилось, что после смерти одного из Ярвиненов за пределами Нивидии весь род падёт. Вигге никогда особенно не интересовался этим пророчеством — там говорилось, что умереть должен кто-то действительно важный, а себя важным он совершенно не считал. От него ничего в роду не зависело. Разве мог он оказаться тем Ярвиненом из пророчества?..
— Откуда ты об этом знаешь? — улыбается Вигге. — Откуда ты знаешь, что я называю тебя именно так?
Айли оставляет этот вопрос без ответа. Как и миллион других, которые он ей задаёт. Это кажется ему забавным и смешным. Она всегда старалась его рассмешить — особенно тогда, когда он приходил после очередных нравоучительных речей Роальда или Ульрики. И он смеялся, и никогда ещё не возвращался в Биориг в плохом настроении.
Она присаживается на деревянную лавку рядом с ним и обнимает его. Её цветастая шаль кажется ему выцветшей по сравнению с яркими шалями Ингрид или Ульрики. Она не носит платьев — только вышитые рубашки и шерстяные юбки. Она не выглядит богато или изысканно, но при этом Вигге кажется, что самая образованная леди не смотрелась бы в своей одежде так же естественно и просто, как Птица смотрится в своей. Пожалуй, даже Ингрид не смогла бы этим похвастаться в своей безупречности.
Ему хорошо с ней. Вигге чувствует себя хорошо, сидя рядом с Птицей. Ему нравится целовать её, обнимать, прижиматься всем своим телом и чувствовать её тепло, вдыхать её запах… Ему нравится запускать пальцы в серебряные длинные пряди её волос. Вигге всё на свете отдал бы за то, чтобы быть с ней постоянно. Вигге бы всё на свете отдал, чтобы остаться рядом с Птицей…
— Я надеялась познакомить тебя с одним человеком, — говорит Айли и грустно вздыхает. — Но этому человеку стоит, наконец, научиться пунктуальности и умению держать слово — он в этом ровным счётом ничего не смыслит.
Эта грусть не укрывается от внимания Вигге. И почему-то она вызывает в нём только злость. Старшие братья и сестра сочли бы это неприемлемым — эту злость, которая рождалась в груди, стоило только подумать о том, что Айли была расстроена тем фактом, что этот человек не пришёл. Ивар рассердился на него за это, обязательно бы сказал, что этим Вигге может испортить свою репутацию. Ульрика посмотрела бы на него так строго, что он не нашёл бы ничего лучше, чем спрятаться за одну из колонн, а то и за стол…
Но Вильгельм злится и совершенно ничего не может с собой поделать. Ему кажется, что едва ли можно больше сердиться на незнакомого человека. Даже Нариман вызывал в нём меньше раздражения. Даже муж Ульрики со своими глупыми выходками. А этот человек был ему совершенно незнаком. Он даже слышал о нём впервые, а уже не мог сдержать злости — что может быть хуже? Лучше бы он чувствовал гнев в отношении Наримана — это хотя бы было бы понятно. Вигге искренне надеется на то, что Ивар никогда не узнает о том, что он думает в эти секунды. Он не знает даже имени того человека, с которым его хотели познакомить. Он ровным счётом ничего о нём не знает.
— Он дорог тебе? — старается спросить юный ландграф как можно более безучастно.
Получается не слишком хорошо. Вигге уверен, что его голос звучит так же, как у капризного ребёнка, который чувствует себя обделённым вниманием. Его голос дрожит. У него не получается той безучастности, которая выходит у Ивара. Он не умеет быть столь же хладнокровным и даже равнодушным даже тогда, когда кажется, что сердце разбивается на множество осколков. Он не может, как Ингрид, бесконечно сохранять лицо. Ему хочется побыть живым человеком, а не тем, кому запрещено даже думать о своих чувствах.
Он злится из-за того, что она кажется грустной из-за того человека. Ему отчего-то становится очень больно. Вигге кажется, будто бы на него вылили ведро воды из того озера, рядом с которым находится поместье Биориг. Вигге не может даже изобразить равнодушие достаточно правдоподобно. Это получается настолько жалко, что ему хочется стукнуть кулаком по столу, встать и убежать куда-нибудь подальше. В лес. Где его замёрзший труп найдут через пару недель. И пусть Ивар думает, что угодно, но вернуться в Биориг сейчас выше его сил.
Айли лишь грустно улыбается. Она кладёт свою руку на его запястье. Почти невесомо, но Вигге уверен, что стоит ему только дёрнуться — она удержит его. Удержит. Заставит остаться и выслушать всё, что она захочет сказать. Вильгельму остаётся только надеяться на то, что она не скажет ему, что он ей совершенно не нужен. Вигге надеется, что она не скажет этого… Она не столь беспощадна, как Ульрика.
— Да, он мне очень дорог, — твёрдо произносит Птица. — Как и ты мне очень дорог. Вы оба — совершенно очаровательные мальчики, знаешь ли…
Она ласково проводит рукой по его волосам, целует в лоб. Айли отпускает его руку и встаёт, чтобы подойти к окну, за которым видно — Вигге только сейчас это заметил, — что началась метель.
Возвращаться в Биориг пока нельзя.