Лидия отняла от пылающих щек похолодевшие ладони и внимательно посмотрела на дочь. Странными были ее глаза, большие, сияющие — заплаканные и счастливые в одно и то же время.
— Девочка, а ты знаешь, кто управляет этим спутником?
— Нет, мама… Какой-то космонавт. Майор.
— Глупенькая, да разве ты не расслышала, когда диктор назвал его имя и отчество? Это же наш дядя Алеша. Алексей Павлович Горелов.
— Ой! — воскликнула растерявшаяся Наташка. — А ты меня не обманываешь, мама? Это взаправду дядя Алеша летит к Лупе, и ему ни капелечки не страшно?
— Он же летчик-космонавт, девочка, и очень долго к этому готовился. А вот мне страшно… Очень, очень!
Она умолкла, а из белого маленького динамика снова донесся голос диктора и заполнил всю их маленькую квартиру:
— Передаем в записи первый сеанс радиосвязи с летчиком-космонавтом майором Алексеем Павловичем Гореловым…
38
«Заря» уходила к Луне по невидимой эллиптической траектории. Целая четверть пути от космодрома к окололунной орбите осталась уже за плечами Горелова, а он все еще никак не мог освоиться с новым состоянием. Мог ли он определить, что именно было самым трудным в первой части полета? Едва ли. И одиночество, и неприспособленность к невесомости, и сложная работа с оборудованием кабины настолько его захватили, что не было на первых порах времени разобраться в своих ощущениях и мыслях.
Когда по команде с Земли он снял шторки с бокового и нижнего обзорных люков, он увидел космос на стотысячекилометровой высоте и подумал, что выглядит он гораздо страшнее, чем Алексей предполагал, изучая по звездным картам, учебникам, фотоснимкам и кинофильмам свою будущую звездную дорогу. Он вспомнил, как один из его знакомых, находившихся на далеком от Москвы пункте слежения во время очередного орбитального полета, рассказывал о своих переговорах с космонавтом. «Спрашиваю его: Ну как дорожка? А он в ответ: Иду твердо. Можешь всем передать, пусть не беспокоятся». Может, на орбите в двести — четыреста километров от Земли и не возникало у этого космонавта большой тревоги, но Горелов так бы о себе не сказал. Заглянув в нижний и боковой иллюминаторы, он увидел яркую россыпь звезд и огромную черную пустоту космоса. Пока он был на земной орбите и шел по ней до точки вывода на траекторию, на освещенной стороне Земли видел с высоты трехсот километров и очертания материков, и голубые контуры океанов, большие города, и даже отдельные теплоходы, путешествующие по водной поверхности. И ему казалось, будто он проходит над Землей на сверхзвуковом истребителе в обычном тренировочном полете, только на более ощутимой высоте, чем летал он в дивизии у Кузьмы Петровича Ефимкова. Каждым нервом своим чувствовал он Землю, ее близость и греющее тепло.
Теперь оставшаяся далеко внизу Земля превратилась в голубой клубок, от которого разматывалась его длинная дорога к Луне. Глядя на этот клубок, он с нарастающей тревогой ощущал свою полную ничтожность перед Вселенной. «С кем же меня можно сравнить, если даже Земля кажется такой маленькой с этой высоты? Ну что я такое? Песчинка, затерявшаяся в черном бездонном космическом мраке?»
Когда выдался свободный час отдыха, Горелов с удовольствием размял замлевшие под привязными ремнями плечи и ноги. Обостренный его взгляд сквозь опущенный козырек гермошлема скользил по стенам пилотской кабины «Зари». Сколько сил и выдумки вложили Тимофей Тимофеевич, Станислав Леонидович и другие конструкторы, чтобы сделать ее уютной и удобной! Здесь все было под руками: и пилотажные приборы, и выпуклые глобусы Земли и Луны, и так называемый «взор», небольшой экран, постоянно показывающий часть удаляющейся Земли, над которой находится корабль, и счетчик, регистрирующий облучение внешней стороны корабля и пилотской кабины. На этот счетчик нельзя было переводить взгляд без глухой, далеко спрятанной тревоги: а что, если вдруг!..
Здесь все было сделано, чтобы летчик-космонавт Горелов чувствовал себя человеком двадцатого века, царем природы. Но царем природы он ощущал себя на Земле, заставляя работать сложные вычислительные установки, изучая высшую математику и астрофизику, пилотируя реактивный истребитель или совершая поездку на «Волге». Здесь же бездонная мгла давила на него со всех сторон, напоминая каждую секунду, что он всего лишь бесконечно малая частица, передвигающаяся по загадочному, веками существующему звездному полю. «Дон-дон» — звучали все время в ушах ровные непонятные звуки, рождавшиеся и умиравшие с одинаковыми интервалами. Алексей закрыл глаза и почувствовал сразу, что веки его, сухие и горячие, наливаются тяжестью. Шло время, свободное от наблюдений и работы с оборудованием кабины. Чтобы уйти от реальной действительности и хотя бы немного забыть огромный глубинный космос, эту черную бездну, озаряемую иногда яркими солнечными вспышками, слепящими, как автогенное зарево, он вспоминал день отлета и перебирал заново те торжественные минуты. Знойное поле космодрома, пусковые вышки над степью и крышами светлых зданий из стекла и бетона — какую милую картину составляло все это! С этих пусковых вышек уходили в космос все его предшественники. Были они разведчиками для него, точно так же, как и он был сейчас разведчиком на этой бесконечной звездной дороге для тех будущих космонавтов, которых и в отряде-то сейчас, возможно, нет, но которые придут и полетят гораздо дальше его. «Дон-дон» — стучало в ушах под оболочкой гермошлема. А там, на Земле, было тридцать пять по Цельсию и в маленьком срубленном из дерева, теперь опустевшем домике терпко пахло цветами, полученными им в то утро. Ночь перед стартом он проспал с завидным спокойствием, и утром его разбудил не будильник, а голоса друзей.