— Алешка! — кричал Андрей Субботин, тряся его за плечо. — Если бы не бесцеремонная настойчивость твоего дублера, ты бы всю Вселенную проспал, а не то что свой собственный старт.
— Не проспит, — смеялся генерал Мочалов. — Вселенной на многих космонавтов хватит. В том числе и на вас, Субботин.
Тимофей Тимофеевич, показывая на окно, потребовал:
— Там журналисты. Я разрешил пресс-конференцию на тридцать — тридцать пять минут. Вставайте и приводите себя в порядок.
Горелов умылся, быстро позавтракал и, ответив на вопросы врачей, подошел к окну. На лавочках вокруг клумбы с георгинами сидело около двадцати человек. Кто с кинокамерами, кто с фотоаппаратами и блокнотами. Горелов узнал Леню Рогова в легком светло-сером костюме франтоватого кроя. Еще он узнал тучного пожилого журналиста в расстегнутом клетчатом пиджаке и коротких брюках на ярко-синих туго натянутых помочах. Это же тот. Точно. Ему тогда в родном Верхневолжске успел Алексей что-то прокричать и помахать конвертом. А в конверте том — смешно вспоминать — была наивная просьба к Гагарину помочь поступить в отряд космонавтов. К машине Гагарина пробиться не удалось. А журналист жевал спелое яблоко и смеялся: «В чем дело, молодой человек? Может, вы тоже хотите стать космонавтом? Теперь это модно». Да, тот самый. Постарел и еще более обрюзг. Сейчас он тоже что-то жевал, прислушиваясь к голосам своих коллег. «Вот бы напомнить ему о той встрече, — весело подумал Горелов. — Нет, не стоит, еще целый подвал отмахает, и получится что-то вроде рекламы».
Он пригласил журналистов в светлую горницу деревянного домика и ответил на все их вопросы об орбитах и скоростях, о настроении, с которым идет в полет.
Когда пресс-конференция была объявлена генералом Мочаловым закрытой, Горелов задержал Леню Рогова, ласково положил ему руку на плечо:
— Давай простимся, старик. Все-таки, в отличие от других, ты наш.
— Но вы же меня не любили, Алексей Павлович?
— У тебя прекрасная интуиция, — усмехнулся Горелов. — Что было, то быльем поросло. Во-первых, я не то чтобы не любил тебя, но просто холодно относился. И ты прекрасно знаешь почему.
— Да, знаю. Женя.
— Женя, — согласился Горелов. — Я всегда внутренне был против того, чтобы она выходила за тебя замуж. Не пара ты ей. Извини. А сейчас все стало на свое место. Не обижайся.
Уголки Лениного рта горько дрогнули:
— На откровенность нельзя обижаться.
— А как ты сейчас?
— Живу. Кочую. Как видишь, тебя провожать приехал.
— А личное как?
— Пока никак, — пожал журналист плечами.
— Ну и что ты мне скажешь на дорожку, если пришел провожать?
— Возвращайся — это самое главное, — взволнованным шепотом быстро проговорил Рогов и как-то отчаянно махнул рукой: — Мне сейчас почему-то кажется, что твой полет — это полет не одного космонавта. Это не ты, а вся страна наша улетает туда, к Луне…
— Риторика, — прервал Горелов. — Ну, а как ты думаешь, вернуться будет легко?
— Не-ет, — так же тихо ответил Рогов, не желая, чтобы их разговор слышали другие журналисты. — Такого, на что ты идешь, еще не бывало. И туда будет нелегко и обратно в особенности. Но я очень желаю тебе успеха. Я даже помолиться за это готов, если бы это помогло.
Горелов помолчал, внимательно рассматривая острые прорези морщин на лице Рогова — их раньше не было.
— Ну что же, спасибо за добрые слова, — сказал он напряженным голосом. — А я вернусь… Я обязательно вернусь. Вот увидишь. Ну, прощай! — он неловко обнял мешковатого Рогова, прижал к себе. Они поцеловались. Журналисты с завистью наблюдали эту сцену: этого Рогова никогда не обойдешь в репортажах, если с ним единственным обнимается перед стартом сам Горелов!