— Странный вопрос. Это же не бесплодная Сахара, в которой только атомные взрывы можно производить да финики выращивать у оазисов. Среднеазиатская степь щедрая. В ней и ископаемых немало.
— А теперь что там?
Замполит пожал плечами:
— Не знаю, Алексей Павлович. По-моему, какое-то мирное поселение.
За спиной у полковника Нелидова выросла фигура второго пилота. Он осведомился, можно ли запросить разрешение на посадку. Нелидов утвердительно кивнул седеющей головой. Лайнер вздрогнул, меняя курс. Левый борт машины уходил от солнца, и на толстом плексигласе круглого окна Горелов на мгновение увидел четкое отражение своего лица. Серые глаза под широким разлетом бровей, курчавые волосы, взбегающие над бугристым лбом, мягкий очерк подбородка — все было прежним, если не считать, что в глазницах уже легли морщинки не то от усталости, не то от напряжения, а скорее, от этих последних, нелегко прожитых в особом отряде лет. «Прежний и не прежний Алешка», — подумал он о себе.
Лайнер, упрямо кренясь, шел на посадку. Оставались до нее считанные минуты. Пять, может, шесть, не больше. Оттого, что хвост самолета резко взбалтывался на разворотах, в заднем салоне подрагивали мешки с парашютным снаряжением.
«А почему же я не прежний? — спросил самого себя Горелов. — Неужели только потому, что прорезались под глазами лучики вот этих морщин, а на кителе серебрится ромбик выпускника военно-инженерной академии? Или потому, что на погонах появилась четвертая, капитанская, звездочка? Вздор! — резко оборвал он себя. — При чем тут внешность? Человек меняется внутренне. Беднеет или богатеет. А я? Разбогател или оскудел?» И Алеша задумался. Нет, не зря прошли эти годы. Он вспомнил Верхневолжск и тот день, когда бросался к машине Гагарина с конвертом в руке, в котором была изложена просьба «взять в космонавты». Наивная юношеская просьба. Потом вспомнил Соболевку, погибшего друга Васю Комкова, себя, спасающего горящий истребитель, сурового, но такого доброго комдива Ефимкова, случайное, счастливое направление в отряд генерала Мочалова…
Эти годы… Они многое изменили и в отряде космонавтов, готовящихся к первому полету к Луне. Алеша пришел туда наивным неоперившимся пареньком. И вот он не только закончил академию, но уже успел написать большую работу об испытании скафандра космонавта в окололунной сфере. Он бы никогда ее не одолел, если бы не тот драматический опыт у «закройщика космической одежды» Станислава Леонидовича, когда в условиях лунной ночи Алеша потерял сознание. Он тогда решил, что не годится в космонавты, и стал писать заявление об уходе из отряда. Его высмеяли ребята, и прежде всего их бессменный парторг Сережа Ножиков. А полгода назад Станислав Леонидович снова затребовал его, Горелова, на опробование нового скафандра. Алеша усмешливо спросил:
— Мне к чему готовиться? Снова в обморок?
— Если вам к обмороку, то мне к отставке, — холодно пошутил конструктор. — Нет, Алексей Павлович, теперь из области экспериментальной моя конструкция переходит в область эксплуатационную. — Он поджал тонкие губы. — Впрочем, если это вас не устраивает, я могу найти и другого кандидата для последнего испытания.
— Что вы, Станислав Леонидович, — засмеялся Горелов, — давайте уж лучше я. Все-таки я уже жертвовал здоровьем во имя вашего скафандра.
Конструктор неодобрительно пожал плечами:
— На сей раз никаких жертв от вас не потребуется.
Его снова проводили врачи и инженеры в тоннель, где была смонтирована термобарокамера, усадили в кабину, из которой три года назад он не мог выбраться без посторонней помощи. И опять с пульта управления был включен мертвенно-голубой свет, извещающий о температуре в минус сто шестьдесят градусов. Минут через пятнадцать Горелов ощутил небольшую тяжесть. Ожидая, что она начнет быстро нарастать, спружинил тело. Но тяжесть равномерно легла на плечи, спину и грудь, так что могло показаться — будто на него попросту надели еще один, более тяжелый, скафандр. Перегрузки больше не возрастали. Дышать было легко, кровь не звенела в голове и доска приборов не подрагивала перед глазами, как во время первого испытания.
— Алексей Павлович, — прозвучал спокойный голос конструктора, — дайте мне отсчеты, курс, время, скорость, процент кислорода, температуру в кабине, давление.
Горелов быстро назвал показания приборов и удивился, что сидит в термобарокамере уже более тридцати минут, а минус сто шестьдесят по Цельсию еще не дали себя знать.
— Вы нам спеть что-нибудь не сможете? — спросил конструктор.