– Осталась с ним? Ха! Конечно, осталась! Милостиво осталась, когда ничто уже не ставило под удар её принципы и её гордость! – распаляясь всё больше, я наматывала круги под шелестящей листвой, оживлённо жестикулируя. – Ей претило жить в беззаконии с тем, кто выше неё, но понравилось ощущать себя благодетельницей при беспомощном калеке, благородной и великодушной мученицей! Разве не она косвенным образом была повинна в несчастье, постигшем его? Разве это не было меньшим, чем она могла отплатить за его доброту, за его любовь и за тот свой побег? Если бы она тогда осталась, а не сбежала, если б уехала с ним туда, куда он предлагал… Разве клятва, которую мы приносим, вступая в брак, которую даём тому, кого любим, не обещает быть рядом с ним в болезни и радости, горе и здравии? И что такое осуждение всего мира против боли того, кого любишь? Она отреклась от себя и своей любви ради своей веры, но это ли подвиг самоотречения? Для меня подвигом было бы, если б она презрела всё, включая веру и гордость, ради спасения ближнего своего, ради того, кто так в ней нуждался! Я никогда не бросила бы друга – даже просто друга – наедине с его горем, во власти тоски и безнадёжности, никогда!
Задыхаясь, наконец перевела дыхание… и только тут заметила странное, почти заворожённое внимание, с которым Том слушал меня.
– Ты говоришь с такой страстью, – промолвил он задумчиво. – Похоже, ты очень отчётливо представила себя на её месте.
Осознав, что последние слова я почти прокричала, я мигом взяла себя в руки.
– Что является ещё одним неоспоримым достоинством книги, – заметила я уже сдержанно. – И да, я признаю, что могу быть неправа. В конце концов, я юна, мало знаю жизнь и, к счастью, никогда не была в столь щекотливой ситуации. Надеюсь, что и не буду.
Том покачал головой: с улыбкой, внезапно коснувшейся его губ, разом развеявшей тень печали на его лице.
– Я знаю тебя столько лет, но тебе до сих пор удаётся меня поражать, Ребекка. – В его голосе послышалась такая нежность, что у меня защемило сердце. – Ни законы людей, ни законы богов для тебя, по большому счёту, ничего не значат, верно? Ты и предрассудки – вещи абсолютно противоположные.
Я растерянно молчала, не зная, что ответить… но Том рассмеялся, разом разрядив обстановку.
– Услышь кто угодно подобные рассуждения… особенно ту часть, что касается лестницы, и особенно – твоя матушка… она схватилась бы за сердце и навсегда запретила тебе читать, – весело заметил он.
– Ты недооцениваешь мою мать, – фыркнула я. – Она решила бы, что моё сердце уже безнадёжно черно, и отправила бы меня послушницей в храм Садб[14], дабы хоть там его очистили непрестанными молитвами и ореолом божественной святости.
– Да, пожалуй. Но именно за то, что так пугает её, я… ты так дорога мне. – Приложив ладонь к древесному стволу, Том отвернулся. – Я видел немало девушек. В Ландэне многие блестящие леди пытались пристроить своих дочерей за наследника графа Кэрноу, и ни одна из них не сравнится с тобой. С твоей дерзостью, независимостью, умом. Я люблю дикий вереск, но не бледные тепличные розы. И лишь вереск, дикий и прекрасный, сделает меня счастливым в полной мере. – Когда он вновь взглянул на меня, улыбка уже ушла с его губ, а в глаза вернулась печаль. – Ты сказала, что не бросила бы друга наедине с его тоской. Значит, ты осталась бы с тем, кто нуждается в тебе, как в воздухе? С тем, кто не сможет без тебя жить?
Я вспомнила вчерашний разговор с графом, чувствуя, как ушедшее было напряжение вновь разливается в воздухе.
– Il n’y a pas de roses sans е́pines[15], – произнесла я, стараясь говорить как можно мягче. – Розы тоже прекрасны, Том. Быть может, ты просто не хочешь разглядеть…
– Ребекка. – Шагнув вперёд, друг взял мои руки в свои. – Я знаю, что ты не любишь меня. Но клянусь: если ты станешь моей, я сделаю всё, чтобы ты меня полюбила. Твои капризы станут для меня законом, твои желания – моими желаниями. Я не буду неволить тебя ни в чём. И если ты поймёшь, что я противен тебе… я дам тебе свободу. Либо развод, либо возможность жить в браке, как ты хочешь. С кем ты хочешь. Клянусь.
Я не отстранилась. И не отняла рук. Наверное, потому что на сей раз в его взгляде была печаль, но не страсть, а на лицо печатью обречённости легла странная тень. Тень, позволившая мне отчётливо понять: то, что говорил лорд Чейнз, действительно может быть правдой. И если это правда – я не могу отказать.
Ведь я действительно никогда не смогу бросить друга, поставив себя выше него, обрекая его на погибель.
– Наши родители хотят, чтобы мы поженились в один день с Бланш и Джоном, – произнёс Том неожиданно. – Через месяц.