– Маргарет!
Грозный окрик отца я расслышала, словно сквозь подушку: буря эмоций, поднявшаяся в душе, странным образом помутила мой слух.
– Ваша точка зрения мне ясна. – Я вcтала, опершись ладонью на стол. Почему она дрожит? Οт гнева? И неужели этот тонкий голосок принадлежит мне? – Благодарю, миссис Лочестер.
– Ребекка…
Но я уже выскочила из столовой, не желая слушать, и крики матери и отца летели в спину, пока я бежала к парадной двери: до неё было ближе.
Нет, не остановлюсь. Не дождутся.
По высоким каменным ступеням спустившись с террасы особняка, мимо яблоневой аллеи, сыпавшей снег лепестков на садовые дорожки, я устремилась на задний двор. Пробежав мимо крольчатника, вошла в конюшню. Ветер, переминавшийся в деннике, встретил меня тихим радостным ржанием. Погладив коня по мягкой морде, я обратилась к подоспевшему конюху:
– Оседлай его, Элиот.
Старик изумлённо оглядел меня с головы до пят.
– Но, мисс…
– Элиот, скорее, – не объяснять же, что переодеваться в амазонку времени нет. – Прошу.
Старик покряхтел, но покорно полез за седлом.
Когда мы с Ветром рысью выехали с заднего двора, матушка стояла на крыльце, высматривая меня в саду. Увидев вздорную дочь, она подобрала было юбку, дёрнулась вперёд, – но, вспомнив о чувстве собственного достоинства, застыла на месте, скрестив руки на груди.
– Ребекка Лочестер, – отчеканила она, – я приказываю тебе…
– Я вам не служанка, матушка, – бросила я, прежде чем сорвать коня в галоп.
Лицо матери, исказившееся от изумления, на миг выделилось из круговерти размывшихся окрестностей. Потом его сменила яблоневая аллея, а её – гладь пруда; и когда копыта Ветра прозвенели по каменному кoромыслу моста через реку, садовая зелень уступила место вересковым полям.
Бешеная скачка вернула ясность мыслям. В конце концов, что нового для себя я открыла? Что для матери я нелюбимый ребёнок? Это было ясно и так: за все восемнадцать лет своей жизңи я не услышала от неё ни единого ласкового слова. «Душечка», «радость», «лилея моя» – всё это предназначалось Бланш, для меня оставалось лишь формальное «Ρебекка».
То, что покатые плечи, льняные локоны вкупе с синей омутностью очей и многочисленные таланты нашей благородной матушки достались моей сестре, тоже откровением не являлось. Меня одарили угловатостью всех мест, которые могут быть угловатыми, неуправляемой копной каштановых волн и серой бесцветностью глаз; я когда-то смела считать их цвет походящим на грозовое небо, но матушка поспешила меня в этом разубедить. Каким-то невероятным образом все достойные и недостойные черты наших благородных родителей перемешались, и последние поспешили воплотиться во мне, тогда как первые заботливо подождали рождения моей сестры. Да, я училась куда лучше Бланш, прекрасно разбиралась в цифрах, а на коне сидела, по выражению отца, «будто родилась в седле», но… для матери эти таланты явно не являлись главенствующими.
То, что Бланш примет предложение Джона Лестера, я могла предположить задолго до этого счастливого события, свершившегося зимой. Пускай я не находила ровным счётом ничего привлекательного в этом елейном щёголе, но и предложение делали не мне. Конечно, матушку не радовало, что Бланш обручилась прежде старшей сестры, но отец не стал отказывать хорошему жениху лишь потому, что младшая дочь должна «ждать своей очереди». И завтра елейный щёголь прибудет сюда, в Грейфилд, на празднование дня рождения своей невесты; а по такому случаю лорд Дарнелл Чейнз, наш сосед, тоже решил удостоить наше скромное жилище своим присутствием. Вместе с Томом, его единственным сыном и моим дорогим другом.
Учитывая, что лорд Чейнз в последнее время вёл оживлённую переписку с моим отцом, – даже слуги знали, что завтра Том попросит моей руки.
Я вынырнула из холодного течения собственных мыслей уже у самой кромки леса. Осадив Ветpа, спрыгнула наземь. Уткнувшись лбом в буланую шкуру коня, зарыла пальцы в вoроную гриву, постояв так недолго. Скулы, которые отхлестал встречный ветер, горели; шпильки, выбившиеся из причёски, тянули волосы. Я досадливо вытащила некоторые из них, а затем, подумав, избавилась от всех. Зашвырнула шпильки подальше, тряхнула волосами, наконец свободными, – и села на мягкий вереск, обняв руками колени.
Некоторое время я смотрела на поля перед собой. Потом откинулась спиной назад, прикрыв ладонью глаза, защищая их от колючего солнца, чтобы взглянуть в хрустальный купол голубого неба надо мной. Растирая в пальцах вересковые цветы, позволила себе на минуту сомкнуть веки.